Александр Демченко - Поднебесный гром

— Взорвался все-таки?

— На мелкие куски.

— Повезло вам.

— Еще как! — Волобуев разговорился, глаза его смеялись, на лице заиграла улыбка. — А дальше уже комедия пошла. Лежим это мы с курсантом у кустиков, ждем, когда за нами с аэродрома подъедут — я ведь успел сообщить, куда садился. Смешно. Оба чумазые, куртки изодраны. А в теле такая слабость — руки не поднять. Видим, санитарная машина подъезжает, а самолет уже догорает. Первым выскочил мой комэск, фуражку с головы — и об землю. Молчат. А меня смех разобрал: над живыми шапки снимают…

— Чему вы смеетесь? — раздался голос Аргунова.

Волобуев оглянулся:

— А, это ты, Андрюха!

— Андрей Николаевич! — обрадовался Волчок и попытался привстать.

Но Аргунов удержал его:

— Лежи, лежи. Так о чем речь?

— Да вот, вспоминаем… — Волобуев опять сделался неразговорчивым.

— А как курсант? — поинтересовался Валера. — Наверное, после этого он уже не летал?

— Полковника Клевцова помнишь?

— Кому мы тогда самолеты перегоняли?

— Ага. Вот он-то и был тот курсант. А ты — отлетался, отлетался!

Аргунов перевел взгляд с Волобуева на Волчка, покачал головой:

— Ты мне брось такие слова. Паникер. У тебя сейчас одна задача: поменьше обо всем думать. А ты тоже молодец, Георгий Маркович, рассказываешь всякие страсти.

— Какие страсти? — слабо оправдывался Волобуев. — Что он, красная девица? Между прочим, курсант Клевцов больше трех месяцев в госпитале после того случая провалялся, а ничего — оклемался. Зато сейчас какой ас! Полком командует!

— Бравый полковник, — подтвердил Андрей. — Жаль, не удалось с ним тогда после перегона посидеть.

— Еще встретимся, какие наши годы, — сказал Волобуев. — Я слышал краем уха, что первую партию новых машин будем поставлять ему. Это правда, Андрей?

Аргунов хитровато прищурился:

— Откуда у тебя такие сведения?

— Да так… — неопределенно пожал плечами Волобуев. — Земля слухом полнится.

Волчок снова заволновался.

— Много у вас работы? — спросил он.

— Хватает. Да ты не беспокойся, и на твою долю останется, главное — выздоравливай, — успокоил его Аргунов.

— А признайтесь, Андрей Николаевич, здорово вам за меня влетело?

Аргунов быстро взглянул на Волобуева: проговорился? Но тот чуть заметно качнул головой.

— Да ты что, Валерий? Ничуть мне за тебя не влетело.

— И Денисюку ничего?

— Ну, пожурили малость…

— А я так переживал…

— Тебе сейчас только этого не хватает — за других переживать…

Волчок отвернулся к стене и долго молчал. Может, заснул? Волобуев начал осторожно продвигаться к двери. Встал и Аргунов.

— А как там Струев? — спросил Волчок, и в голосе его послышалась еле сдерживаемая обида. — Летает?

— А что ему делается? Летает, конечно.

— Привет ему от меня. А впрочем, не надо. Я сам с ним поговорю, как только выйду отсюда…

— О чем? — насторожился Волобуев.

— Это наше с ним дело. Личное.

Запыхавшись, вбежала в палату сестра:

— Товарищи, товарищи, да вас уже тут двое! Как можно? Не дай бог, профессор зайдет…

Аргунов тихонько закрыл за собой дверь, но тотчас же снова заглянул в палату:

— Валерка, а у меня сын родился. Надеюсь, и у тебя скоро…

— Я тоже надеюсь.

Струев знал, что созданная аварийная комиссия не ограничится только разбором аварии, будет копать глубже. А раз так, то нужно обеспечить тылы… Если начнут шерстить, то, вероятней всего, начнут с бумаг, вот и надо прежде всего привести их в порядок.

Он нажал кнопку вызова диспетчера.

— Слушаю, — ответил по селектору мягкий женский голос.

— Наташа, почему не выполнили мое указание?

— Какое, Лев Сергеевич?

— Я просил, чтобы летные книжки лежали у меня на столе.

— Они и так на столе.

— Где?

— В штурманской.

— Тьфу! — Струев чуть не выругался: «Никак люди не понимают». — Сейчас же неси в кабинет начальника ЛИС! И пора бы давно знать…

Наташа принесла стопку летных книжек, положила их на стол и хотела уйти.

Но Струев задержал ее:

— Минуту.

Она вопросительно глядела на него, а он неторопливо раскрыл наугад первую попавшуюся книжку, и и по его лицу, минуту назад строгому, насупленному, пробежала едкая усмешка.

— Так я и знал. Вот полюбуйтесь… — Он швырнул на стол книжку: — Безобразие!

— А в чем дело, Лев Сергеевич? — Наташа недоуменно посмотрела на него.

Струев ткнул пальцем в пустой лист:

— Где поденная запись налета?

— Лев Сергеевич, это же в конце месяца заполняется…

— А летаем ведь каждый день.

— Всегда так делали, — пожала плечиками Наташа, — и Андрей Николаевич ни разу…

— Что мне Андрей Николаевич? — вскинулся Струев. — Теперь всю жизнь будете на него ссылаться? Выполняйте мои указания!

— Хорошо, буду заполнять поденную запись. Если успею, конечно. Сами ведь знаете — работы у меня и без этого хватает…

— Меньше будете по телефону трепаться. Телефон служебный, понятно? И предназначен для деловых разговоров, а вы — про кофточки, про сапожки…

— Лев Сергеевич, как вы можете? Я никогда…

— Было, было. Сам слышал. А теперь отвыкайте. Я не потерплю на ЛИС разгильдяйства и разболтанности. Идите!

«Ничего, ничего, — сам себе сказал Струев, когда девушка выскочила от него с навернувшимися на глаза слезами. — За требовательность меня никто не упрекнет. А может, еще и похвалят: дескать, держит людей как надо!»

Заложив руки за спину, он прохаживался по кабинету, припоминая, что он еще должен сделать, чтобы никакой комар носа не подточил… Копытин насквозь все видит. Его не проведешь…

К директору Струев испытывал двоякое чувство: уважение и страх.

Многое дал бы он, чтобы добиться его расположения, но как, какими средствами найти путь к сердцу этого немногословного сурового человека? Вечно у Копытина насупленные брови и отчужденное лицо, никогда от него слова ласкового не услышишь, хотя бывали моменты, когда теплели его плотно сжатые губы. Но это было так редко.

Струев считал, что Копытин все же уважает его. Как летчика уважает!

Даже отстраняя его от полетов за воздушное трюкачество, Копытин незлобиво говорил:

— Походи-ка по земле, остудись малость…

Директор был нередким гостем на летно-испытательной станции. Да что там нередким! Почти каждый его рабочий день начинался с ЛИС, особенно под конец месяца, когда от испытателей зависело выполнение плана.

Встречаясь со Струевым, он непременно здоровался с ним за руку, интересовался:

— Как дела, испытатель?

— В норме, Георгий Афанасьевич. Стараемся.

Приятно щекотало самолюбие, что директор не обходит его своим вниманием. Не у Волобуева или у Суматохина спросит: «Как дела, испытатель?», а обязательно у него, у Струева, а иной раз по имени и отчеству назовет. Совсем же недавно на общезаводской конференции по качеству директор назвал Струева в числе лучших летчиков-испытателей завода.