Александр Демченко - Поднебесный гром

— Чего разревелся?! Струсил? — сердито спросил генерал.

— Мне самолета жалко! — захныкал Струев.

Ответ понравился начальнику училища.

— Ну ладно-ладно, не реви, — подобрев, сказал он. — Самолет исправим. А ты запомни: летчику плакать ни при каких обстоятельствах не полагается.

Это было прощением…

Лев Сергеевич не любил вспоминать про тот случай. Нехорошо. Стыдно. Хотя, с другой стороны… Все-таки он стал летчиком, первоклассным летчиком…

Еще вчера задерганный, торопливый Аргунов перескакивал с самолета на самолет, носился в небе на предельных скоростях, поднимался в стратосферу на потолок истребителя, крутил фигуры высшего пилотажа, выводил на критические режимы, а потом, сидя в диспетчерской с расстегнутым на груди замком-«молнией» высотного костюма, взмокший и устало-довольный, записывал в полетном листе: «Самолет годен к эксплуатации…» — а сегодня, такой важный и спокойный, в новом модном костюме, с фотоаппаратом через плечо, летел в отпуск.

Утром, придя на работу, он узнал, что в Ташкент направляется «пчелка». Отпуск был на носу, как тут не воспользоваться оказией?! Пришлось упасть перед Востриковым «на четыре кости», как выражался Суматохин. Востриков не возражал, тем более что месячный план был выполнен на этот раз досрочно. Он только спросил, подписывая заявление:

— Кто там у тебя престолонаследник?

— Можно любого оставить! — на радостях брякнул Аргунов и тут же пожалел о своей поспешности.

— Оформим приказом Струева! — подхватил Востриков. — А программу ввода в строй нового летчика подготовил?

— Конечно.

— Передашь Струеву.

— Струеву так Струеву.

Сборы были недолги. Вдвоем с Ольгой они быстро уложили вещи в два вместительных чемодана, ключ от квартиры отдали соседке, чтобы присматривала за домом, сели в «Волгу» Суматохина и через несколько минут были доставлены на аэродром.

Летели невысоко, метрах в пятидесяти от земли. Чем дальше уходили от города, тем хуже становилась погода. За бортом, параллельно курсу, широко и раздольно катила свои воды река, хмурая и взъерошенная ветром, как перепаханное поле: тонкие протоки, пересекая курс, с разбегу вливались в реку. Протоки и озера поблескивали среди пойменных лугов, опоясанных цепочками полузатопленных перелесков и кустарников.

Аргунов смотрел в блистер [3] Блистер — выпуклый иллюминатор. — впечатление было такое, словно он высунул голову за борт. Рядом суетилась Ольга. Она но вскакивала с сиденья и прилипала носом к стеклу, то тормошила его за рукав:

— Папа, посмотри, какое облако!

— Что, я облаков не видел?

— Такого — нет. Как носорог, и хвост длиннющий болтается, видишь?

— Посиди ты спокойно.

— Ага, спокойно. Лететь на самолете — и спокойно… А вон — посмотри, посмотри! — церквушка. И крест блестит…

Давно он уже не видел дочь такой оживленной и радостной. Как мало нужно в детстве для счастья.

Впереди в салоне играли в преферанс трое: майор с гладким, словно полированным черепом, обрамленным нежнейшим утиным пухом; плотный, коренастый полковник с медно-красной физиономией и с объемистым животиком и человек в штатском, с робкой застенчивой улыбкой. Когда пригласили расписать пульку Аргунова, он отказался: не умел и вдобавок испытывал к карточным играм отвращение. И теперь ему пришлось сидеть в одиночестве, если не считать, конечно, Ольгу, но это как раз было на руку: когда управляешь самолетом сам, некогда особо разглядывать — тогда работаешь, — а тут знай посматривай по сторонам, пока не надоест. Иногда сквозь окно в облаках сверкнет солнце, тогда ярко вспыхнут замокшие луга, зазеленеют печально-темновато, а пашни и вовсе покажутся черными от дождя. Помахивают крыльями белые чайки, срываются с озерушек вспугнутые рокотом моторов утки, величественно парят в небе коршуны и словно неподвижно висят болотные луни. На березе чернеет что-то большое круглое — гнездо! А это что за черная глыба?

— Ольга, посмотри, лось!

— А чего он не убегает?

— Зачем ему убегать? Он привык к самолетам, не боится.

— Папа, папа, а это что такое?

Впереди, чуть в стороне от линии полета, на зеленой замше луга, словно кто-то огромной рукой щедро рассыпал снег.

Насторожила необычная форма россыпи — в виде контура самолета. Андрей успел разглядеть заполненную водой яму, вокруг нее — белые дюралюминиевые обломки. Чуть поодаль отчетливо был виден стабилизатор.

Андрей громко сказал:

— Смотрите, самолет!

— А, — махнул рукой, не отрываясь от карт, полковник, — это давно. Транспортный…

— А что случилось?

— Что-то со стабилизатором. Потом, говорят, доработали…

Расширившимися от ужаса глазами, не отрываясь, глядела Ольга на обломки самолета. Уголки ее губ плаксиво вздрагивали, но она сдерживала себя, не плакала.

— А ведь там были люди?

— Конечно.

Она отшатнулась от окна и припала головой к плечу отца:

— Папка, обещай мне…

— Обещаю! — поспешил успокоить ее Аргунов и попросил: — Но и ты мне тоже обещай.

— Что? — с готовностью спросила Ольга.

— Никогда не думать про это.

Она вздохнула:

— Если б я могла не думать… — Немного помолчала и добавила: — А ведь раньше я и не думала. И только когда с мамой случилось… А теперь и не хочу, а думаю. Каждый раз, когда ты на работу уходишь. Даже на уроках. Учительница что-нибудь спросит, а я не слышу…

Он прижал к себе ее худенькое тело:

— Родная ты моя!..

Обломки самолета остались позади, игроки продолжали как ни в чем не бывало мусолить карты: им, наверное, не впервой пролетать над этой местностью. А Аргунов еще долго раздумывал над тем, что таит в себе любая недоработка. Потом, конечно, самолеты улучшили, сделали более надежными, но куски белого металла, разбросанные на зеленой луговине, остались как горький упрек конструкторам и самолетостроителям. «Какой неоплатной ценой обходится любой наш просчет!»

Самолетик трудолюбиво пробивался вперед. На широкой расчалке, поддерживающей плоскость, собирались капли влаги, дробились, снова укрупнялись, упорно цепляясь за металлическую поверхность, пока встречные вихри не срывали их.

Облака прижали «пчелку» почти к самой земле, а летчику почему-то не хотелось лезть ввысь. Порой самолетик врывался в черноту густых туч, и в салоне становилось темно, как ночью. Но когда прояснивалось, то почти рядом вставали внушительные скалистые берега, от соседства с которыми Андрея даже слегка морозило. Эдак недолго и поцеловаться с какой-нибудь горушкой…

…Ташкент встретил их нещадным зноем, пестротой одежд, шумом улиц и базаров.

Первые дни Аргунов бродил по улицам, припоминая их названия, любовался мечетями и дувалами старого города.