Юлия Власова - Каллиграфия

— Место для чего? — несколько удивленно спросил тот.

— Для нашего с тобой свидания, — по-лисьи заискивающе произнесла она, кладя руки ему на плечи.

— Не забывайся, моя дорогая, — Кимура отступил на шаг. — Ни о каких свиданиях речи не шло и идти не может.

— Но почему?! — вскричала та, побагровев от гнева и безысходности. — Неужели из-за нее?

— Не понимаю, о ком ты. А отношения между нами невозможны по той простой причине, что ты убийца. Именно ты покушалась на моего друга Актеона, и я прекрасно это знал, знал с самого начала, с первой твоей неудачной попытки. Лишь память о том, что мы пережили вместе, удерживала меня от донесения.

— Как? Не может быть, не верю! Это ложь!

— Я очень хорошо изучил тебя в прошлом, чтобы судить о тебе теперешней, — хладнокровно парировал Кристиан.

— Ты лжешь, лжешь! — в припадке ярости вскричала Люси, принявшись колотить кулаками ему в грудь. — За тобою грехов не меньше! Мы все катимся в одну и ту же бездну!

— Прекрати! — процедил он сквозь плотно сжатые зубы. — Уймись! Если тебя увидят в таком состоянии…

— Ты беспокоишься за Франческо и Джейн… и за Джулию? Мне на них на-пле-вать!

Вдруг Кристиан схватил ее за руки, да так крепко, что она взвыла от боли.

— Пусти! — взмолилась Люси.

— Тогда обещай, что будешь вести себя тихо. Никаких скандалов, никаких претензий.

Та с готовностью закивала. В какое кроткое и послушное создание превратилась она всего за один миг! Ее было не узнать.

— Возвращайся в кафе, возьми ребят и ждите меня в машине, — повелительным тоном произнес он. — И чтобы без глупостей!

Он прекрасно осознавал, что его влияние на Люси велико лишь до поры до времени. Стоило ему ослабить бдительность — и он тут же очутился бы на лопатках.

«Как с кошками, — подумал Кимура, прыгая с камней в рыхлый песок. — Они царапаются и кусаются, пока им не показать, кто в доме хозяин».

Он имел серьезные опасения относительно намерений Люси. Что, если она его раскусила? Что, если задумала погубить Джулию? Хотя открытой враждебности по отношению к ней Люси и не проявляла, назвать его тревогу беспричинной было нельзя. Этот напряженный разговор, вынужденная покорность светловолосой ревнивицы, ее манерность и угрожающий тон вполне могли служить признаками той злокачественной метаморфозы, которая рано или поздно должна была с нею произойти.

Кристиан ступил на галечный берег, отделяемый от моря широкой, светло-голубой лагуной, и, по наитию определив направление, зашагал вдоль воды. Джулия сидела на песке, прислонившись спиной к неровной скале, и швыряла камешки в бурлящие волны.

— В саду воздух настолько чист, что от него пьянеешь, — сказала она, не глядя на Кристиана.

— А здесь?

— А здесь пахнет кальмарами и тиной… Знаете, я так хочу улететь, куда-нибудь далеко-далеко, — с внезапной откровенностью прибавила она. — Построить воздушный шар и взмыть… эх… в бескрайнее небо!

Она умолкла, по-прежнему не удостаивая учителя взглядом. Пенистые волны лениво вползали на берег, шипели и, распадаясь на дрожащие потоки, нестройно скатывались в лагуну.

— С воздушным шаром чуть позднее, ладно? А сейчас прошу, — И Кимура нарочито изысканно протянул ей руку. — Вставайте, синьорина. Я ведь просил не убегать, но для вас мои просьбы, похоже, пустой звук.

Джулия посмотрела на него с укоризной и, отвергнув предложенную помощь, поднялась самостоятельно.

Прозанимавшись математикой всю ночь напролет и неприкрыто зевая теперь, Мирей рисковала пасть в глазах профессора ниже кайнозойской эры. Начитывать лекции по геологии к ним приставили Донеро, и он уже в который раз отходил от темы, пускаясь в рассуждения куда более увлекательные, чем основной предмет.

«Самой древней книгой, — рассказывал он, — считается так называемый папирус Присса, найденный в одной из пирамид города Фивы. Датой его написания считают три тысячи триста пятидесятый год до нашей эры. И вот что любопытно: автор древнейшей из рукописей затрагивает вопрос, актуальный даже по сей день! Он, представьте себе, жалуется на невоспитанность и порочность молодежи! Порицает лень и дурной вкус. Будь у меня эта книга, я непременно рекомендовал бы ее как пособие по этике. Из вас вышли бы первоклассные древние египтяне, мда… Так о чем бишь я?»

Мирей больше не могла сопротивляться: ее голову неотвратимо притягивало к парте, и Донеро уже бросал в ее сторону настороженные взгляды, покашливая чаще обыкновенного и нервно поправляя шарф. Когда на его лекциях засыпали, он выходил из себя.

— Эй, имей совесть! — француженку беспардонно пихнули в бок. — Дрыхнуть будешь ты, а двойное задание получит вся группа!

Мирей издала какой-то странный, лошадиный звук, после чего пихнула соседку в ответ.

— Позорище! — шепнула ей Роза с верхнего ряда. — Бери лучше пример с Елизаветы: какая осанка, какая сосредоточенность!

— Тьфу, — сказала Мирей. — Она в географе души не чает. Втрескалась, небось, по уши! А мы простые смертные, нам бы хоть как-нибудь высидеть.

Донеро рассерженно кашлянул:

— Мирей Флори, встаньте! — визгливо потребовал он. — За болтовню на моих лекциях полагается штраф в виде доклада на десять страниц и получасового пребывания в вертикальном положении.

— О, загнул! — пробурчала под нос та. Нисколечки не стыдясь, она медленно поднялась из-за парты и обвела аудиторию надменным взглядом, с особой неприязнью уставившись в затылок Лизе. В последнее время Лиза почему-то очень ее раздражала: то ли оттого, что ходила у Донеро в любимчиках и, следовательно, могла рассчитывать на его снисхождение, то ли из-за так несвойственной ей показной утонченности. Русской, открытой душе не пристало напускать на себя многозначительный вид, а тут вдруг недомолвки, двусмысленные намеки, пренебрежительные позы. Лизе это не шло и, если она думала прослыть дамой из высшего общества или представительницей голубых кровей, то избрала явно неверный сценарий поведения. Мирей вспомнила маскарад, который из-за зимнего траура перенесли на более поздний срок, вспомнила, как прихорашивалась Лиза в костюмерной, как примеряла маски и придирчиво осматривала туники. Уже тогда в россиянке жило это чувство превосходства, эта неуместная горделивость и вызывающая самодостаточность. Весь праздничный вечер она протанцевала с одной-единственной маской, и студенты догадливые сразу смекнули, что к чему.

Географу и географии она уделяла гораздо больше внимания, чем своим подругам, и, возвращаясь с занятий за полночь, неизменно запиралась в комнате, откуда, как сумела подслушать Мирей, доносилось журчание воды и тихие возгласы. Любой другой на месте француженки уже вообразил бы себе невесть что, но она-то знала: Лиза экспериментирует. С тех пор, как в руках у россиянки оказались бутылки из Зачарованного нефа, она сделалась немногословной, стала таиться и, вообще, выказывать ко всем какое-то необъяснимое недоверие. Широкие, обильные потоки радости и дружелюбия, некогда проистекавшие из ее сердца, теперь истощились, и утрата была столь ощутимой, что Мирей невольно сравнивала Лизу с полноводной рекой, которая возомнила, будто способна пересечь пустыню, и русло которой, едва образовавшись, обнажилось под палящими лучами солнца. Замкнутая и отчужденная, она уподобилась китаянке Кианг. Роза, однако ж, надеялась, что явление сие недолговременно и что, по окончании своих опытов с вином, Лиза вновь станет милой и общительной.