Андре Лори - Искатели золота

Однажды около полудня караван остановился, чтобы пообедать около большой роскошной равнины, настоящей саванны. Гассана клонило ко сну, и он торопил негров раскидывать палатки. Своей суетней они разбудили огромного буйвола, спавшего недалеко от них, за деревьями.

Он жил один в своей берлоге и отличался необыкновенной свирепостью. Эти пустынники — самые опасные из всех диких зверей африканских лугов. Став на ноги и выпрямив свое великолепное тело, он громко замычал и, похлопав себя хвостом, наверное, убежал бы в сторону, противоположную лагерю, как вдруг, к несчастью, один из догов пустился за ним вдогонку с яростным лаем.

Буйвол сделал несколько шагов вперед; потом, разозлившись на назойливость презренного противника, повернулся и вонзил свои толстые рога в собаку. Последняя хотела спастись, но было уже поздно. Буйвол, упершись в землю своими короткими ногами, с пеной у рта и кровавыми глазами поднял дога на рога и подбросил его вверх на семь-восемь метров. Собака повалилась с глухим шумом, но опять была схвачена и вновь подброшена в воздухе как мяч.

Эта игра повторилась от десяти до двадцати раз. Когда буйвол превратил своего врага в висячие лохмотья, он его презрительно понюхал, потом вдруг бросился к лагерю.

Весь караван разбежался в ужасе. Но Лина, обезумев от страха, споткнулась о корень и растянулась на земле во весь рост. Так как Жерар хотел поднять ее, то буйвол бросился на них обоих с опущенной головой.

Жерар и Лина считали себя погибшими. Еще одна секунда, — и рассвирепевшее животное растерзало бы их, но между ними, сломя голову, кинулся Мреко. Буйвол подхватил его как перышко своими рогами и принялся яростно подбрасывать в воздух. Тело несчастного негра падало, вспрыгивало и вновь падало, вызывая каждый раз отчаянный крик у его друзей. Высокие травы оросились кровью несчастной жертвы. Все свидетели этой сцены остолбенели от ужаса.

Вдруг раздался выстрел; пуля попала буйволу в ухо; он повалился на колени. Ле-Гуен, выстреливший из ружья одного араба, прибежал в сопровождении Жерара, Колетты и Марты. Они обступили обезображенное тело Мреко, лежащего без движения. С плачем и рыданием они старались оживить бедного страдальца; но он истекал кровью от двадцати ран, и его верное сердце больше не билось, пронзенное, как копьем, рогом буйвола.

Он открыл глаза и увидел, что Жерар поддерживал его. Улыбка невыразимой доброты оживила на минуту его бледные, помертвевшие черты. Пробормотав слабым голосом: «Брат!.. Брат!..» — он умер, силясь пожать в последний раз руку своего друга.

Это предсмертное прощание бедного негра с молодым парижанином было так красноречиво и трогательно по своей простоте, что даже заронило искру сострадания в темные души Гассана и Рурука, свидетелей этой трагической сцены. Торговцы невольниками смутно почувствовали, что братство не пустой звук. Человек всегда остается человеком, и они не имели никакого права уничтожать его, отрывать от родимого очага для продажи!

Но если им такая мысль и пришла в голову, они оттолкнули ее, как недостойную деловых людей. Они из всего этого только заключили, что останавливаться в лесу опасно, а потому, хлеща кнутами своих рабов, приказали немедленно перенести лагерь на соседний холм.

За мрачным происшествием последовал эпилог. Абруко, которого его сын не без основания считал изменником, увидел в этой внезапной смерти справедливое возмездие. Его уныние перешло в отчаяние, а его унижение обратилось в безмолвное бешенство. Он с отвращением отказывался от пищи. В короткое время он похудел до неузнаваемости; его лицо постарело на десять лет; глаза стекленели; казалось, в них блестела зеленоватая искра, которая поражает вас в диких зверях, когда те блуждают в больших лесах, — особенно она была заметна, когда Гассан начинал говорить с ним и отпускал, по обыкновению, на его счет какую-нибудь грубую шутку.

Его затаенная злоба разразилась в одно утро, в ту минуту, когда караван собирал палатки, чтобы отправиться в дорогу.

Всю ночь Абруко не спал, устремив глаза па звезды; в его воображении смутно проносились события последних месяцев: он вспоминал свою разрушенную деревню, своего умершего сына, потерянную свободу, и во всех этих несчастьях, обрушившихся на него, видел одного виновника — Гассана. К тому же последний имел неосторожность лишний раз хлестнуть его кнутом, когда тот замешкался при утренних сборах.

Вдруг в воздухе раздался бешеный крик. Абруко, как зверь, одним прыжком бросился на Гассана, повалил его и стал исступленно кусать его лицо. Испуганные арабы попробовали освободить своего начальника, но не могли справиться с нечеловеческой силой безумного старого негра.

Тогда один из бандитов приставил к его черепу дуло своего ружья и одним выстрелом убил его.

Гассан, весь изувеченный, с кровавой раной вместо носа, испускал дикие вопли. Его насилу освободили из рук мертвеца, судорожно схватившегося за горло араба.

Противная рана Гассана не представляла опасности, но потрясение и боязнь остаться обезображенным, при его уже ослабшем организме, усилили его болезнь. Приступы лихорадки стали повторяться с ним чаще и приняли зловещий характер. Рурук воспользовался этим, чтобы уговорить его взять немного на запад и поселиться на несколько недель в гористой местности, населенной, по его словам, аккасами, людьми его расы, которые славятся знанием редких растений, излечивающих всевозможные болезни.

Придя в этот край, белые пленники сначала очень удивились, увидев, что земляные хижины, служившие жилищем туземцев, были необыкновенно маленьких размеров; но они удивились еще больше, когда сами жители вышли из своих домиков.

Это были настоящие пигмеи, подобные тем, которых Стенли первым нашел в Африке.

Самый высокий из них был ростом не более метра. Женщины были еще меньше, а дети походили на кукол.

Эти карлики, сложенные непропорционально, поросшие шерстью, как животные, с отталкивающим безобразием, устроили в честь Рурука праздник, так как признали в нем, так сказать, своего двоюродного брата.

Их начальник, Арики, был в восторге от таких знатных гостей; он тотчас пожелал скупить у них большую часть бумажных тканей и, чтобы доказать, что он имеет на это возможность, вынул по неосторожности из своей секретной шкатулки большой мешок с золотым песком.

Этого было довольно, чтобы возбудить алчные аппетиты Гассана, у которого потеря носа далеко еще не уничтожила меркантильных соображений. Он сейчас же начал сговариваться с Руруком, как бы ограбить Арики. Не поступить ли с ним так же, как с Абруко?

Но оттого ли, что Руруку было противно изменять своему народу, или ради своих личных целей, — но аккасам стало известно о замыслах торговца слоновой костью. И на другой же день, под предлогом могущественнейшего противолихорадочного лекарства, их самый искусный врач преподнес Гассану пойло, которое сразу прекратило лихорадку негодяя, а именно, — убило его на месте в какие-то пять минут.