Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

— Для кого вы приготовили пятьсот двенадцать патронов с пулями? — не дал ему договорить Чухломин.

— Видите ли, я промышленник, с промышленниками веду дела. Бываю в стойбищах туземцев...

— И стреляете белок этакими снарядами?

Комиссар достал из кармана патрон с выпирающей из него круглой свинцовой пулей, поводил им в вытянутой руке.

— Нет! Но понимаете, время сейчас такое, беспокойное, неустоявшееся. Всего ожидать приходится. Запасец не мешает.

— Своими силами изготовили или кто-нибудь пособлял?

— Нет. Вечерами делать нечего, сам потихонечку копался.

— Значит, бандитские пули вы запасали для собственного удовольствия? — подытожил Чухломин. — В заговоре против Советской власти не участвовали. Нарезное оружие не сдали лишь потому, что жена с него пыль поленилась вытереть...

Перекупщик захихикал было, прикрыв рот кулаком с зажатым в нем потухшим окурком. И вдруг вздрогнул, застыл от слова, которое оглушило всех арестованных, как удар грома невероятной силы.

— В расход! — коротко произнес Чухломин, повернувшись к часовому, и кивнул на Векшина.

Легкая улыбка еще растягивала уголки губ приговоренного, а глаза, по мере того как до сознания доходил приказ комиссара, постепенно округлялись, и зрачки увеличивались в размерах. По лицу от щек к носу наползала молочная бледность. Он вдруг часто задышал, шлепая языком о нёбо, выпятил губы, но произнести ничего не смог и стоял истуканом с растопыренными руками.

Красноармейцы подхватили перекупщика под локти и повели к выходу. Тот автоматически переставлял одеревеневшие, словно парализованные, ноги. Повернул голову к комиссару, пытаясь что-то вымолвить, но язык не повиновался. Чухломин проводил обреченного тяжелым, немигающим взглядом.

В помещении с низким потолком вмиг установилась такая тишина, что в ушах мелодичным звоном залились колокольчики, прерываемые нудным скрипом половиц. Арестованные застыли, словно по волшебному мановению превратились в статуи. Эти люди были непоколебимо уверены, что о заговоре красным ничегошеньки неизвестно. Ведь перед тем как исчезнуть, Макар Иванович оповестил своих, что до поры до времени необходимо затаиться, ничем не выдавать себя, но оружие держать в полной готовности. Правда, тогда и обстановка круто изменилась: в город вошла часть Красной Армии с артиллерией. О выступлении против Советской власти и речи быть не могло.

Большинство обывателей, примкнувших к заговору, жизнь свою провели здесь, в малюсеньком городишке, затерянном в глухой тайге. О других краях они имели смутное представление. Еще до революции одного подпившего купчика упрекнули, что он не видел столицы Российской империи. В ответ купчик поклялся, что купит и доставит Санкт-Петербург со всеми его потрохами прямо в тайгу.

Война рисовалась заговорщикам чем-то вроде приятной увеселительной прогулки, сопровождаемой шумом, громом и пальбой из ружей.

И вдруг неожиданное: властный стук в окно, обыск, арест и это короткое, с категоричной беспощадностью, страшное в своей определенности слово: «в расход!» Человека схватили и увели. Увели на смерть.

Минуты казались бесконечными, как вечность. Чухломин тоже окаменел, полуобернувшись к окну. Там неправдоподобно громко проскрежетал размякший снег под валенками бойцов. Неразличимо донесло людские голоса.

— Подойди поближе! — разомкнул челюсти комиссар и негнущимся пальцем поманил высокого, с пышными бакенбардами и окладистой бородой купца Голомарева.

Тот инстинктивно было попятился, стараясь укрыться за спиной соседа. Потом, пошатываясь, как подвыпивший, приблизился к столу. Из прокушенной губы на подбородок сбежала струйка крови, скопилась запрудкой — и алые корольки рассыпались по дорогому драпу пальто.

— А что скажете о заговоре вы, господин коммерсант?— отрывисто спросил Чухломин.

Сам не замечая того, он крошил спичечный коробок. Мелкие щепочки и бумажки складывал кучкой.

— О заговоре впервые слышу от вас! — с ноткой удивления ответил купец. — Я никогда не занимался политикой!

— Чьи же тогда гранаты и запалы к ним обнаружены в вашем подполье? — шевельнул ноздрями комиссар.

— Мои гранаты, — спокойно подтвердил Голомарев. — Доставал специально для глушения рыбы. Еще до переворота раздобыл...

— В расход глушителя рыбы!

Купец вдруг рывком распахнул пальто и, наливаясь краской, пронзительно закричал:

— Вы же создаете новое общество... без угнетателей и угнетенных! Мир разума и справедливости! А поступаете как дикари, варвары, разрушители!

Изо рта купца летели брызги, на губах выступила пена. Голомарев оттолкнул подскочивших к нему красноармейцев и твердой походкой направился к выходу. Едва он перешагнул порог, в комнату без разрешения вошли Фролов, Бечехов и Тепляков. Лицо отделенного было покрыто красными пятнами. Командир хамначитского добровольческого отряда разевал рот, точно в горле у него застряла кость, и часто, трудно дышал.

— Товарищ комиссар, вас можно... по неотложному делу? — сдержанно произнес Тепляков и повел глазами на ошеломленных арестованных.

Чухломин недовольно посмотрел на него, сунул маузер за ремень и первым вышел в коридор. Подозреваемые в заговоре переглянулись между собой, и у них появилась надежда...

Примерно через полчаса задержанных развели по камерам.

Только в девятом часу вечера отделение Теплякова выстроили у караулки. Комиссар поблагодарил красноармейцев за хорошую службу, и уставшие бойцы вяло, расслабленно пошагали в «казарму», как они называли дом, в котором квартировали.

Звуки в весеннем подстывшем воздухе возникали четкие и ясные. На западе выпуклыми мазками словно нарисованная багровела заря.

Назарка вспоминал богатую событиями ночь, такой же напряженный день, и у него кружилась голова. А если закрыть глаза, представлялось, будто его сильно раскачивали. И он, похоже, вот-вот сорвется и полетит, а куда — невозможно даже себе представить.

— Плохие люди! — очнувшись, по-русски произнес Назарка и повернулся к шагавшему рядом дяде Гоше.

Тепляков понял, кого имел в виду Назарка, кивнул и подтвердил:

— Да, неважнецкие! Белая кость, голубая кровь — не нашего поля ягоды!

В казарме, не дождавшись чаю, без обычной суетни и гомона красноармейцы завалились спать.

Жил прежде Назарка, ничего не загадывал, ни к чему особенному не стремился. Жил, как все его наслежные сверстники, обитавшие в убогих юртах. Ясно, и раньше у него бывали желания: побольше бы зайцев в петли попалось, горностаев в черканы. Назарка не только мысленно желал себе обильной добычи, но и доброго старика Байаная молил об этом, всячески умасливал его — шептал заклинания, бросал в костер кусочек мяса или жиру. Конечно, прекрасно было бы, если бы тойон Уйбаан вернул корову, да еще с приплодом. И лошадь очень не худо бы заиметь — кобылицу. Тогда в погребе всегда были бы вкусные, освежающие кумыс и быппах [53] Напитки из кобыльего и коровьего молока. . О чем же еще мог думать мальчишка-батрачонок, родившийся в глухой якутской тайге?