Николай Северин - Сын Олонга

Дни сменяются днями, месяцы бегут за месяцами, годы за годами, — растет Итко, радость Тохтыш, молодым гибким кедром. Пяти лет без узды и седла, вцепившись в гриву, скакал на лошадях и сшибал стрижей стрелой.

К семи годам был у Итко свой табачный мешок и трубка, и, когда приезжали гости, он, подражая взрослым, набивал трубку и зажженную подавал им.

Мать варила араку. Гости пили долго и упорно. Все гладили Итко по голове:

— Якши сын!..

И, передавая по кругу чашку, подносили ему. Он пил упорно и пьянел быстро.

В восемь лет на лучшем жеребце из стада выиграл на бегах, где участвовала сотня лошадей.

Стадо знало голос Итко, а когда любимая кобылица ржала, он откликался жеребенком, и она бежала к нему. На тоскующий рев марала, на крик совы, клекот беркута, на свист кедровницы и перекатывающееся на вечерних, утренних зорях:

заячье бобокание, — он отвечал птичьими и звериными голосами. Купаясь в холодных ледяных водах, дразнил:

и гагары плачущими ребячьими голосами откликались ему. После купанья залезал с луком в камыши озера и крякал уткой: подплывали близко утята, и он, не тратя стрел, рукой хватал за шейку и зубом перегрызал горлышко. Завидев летающих чаек, горланил по-чаячьи, а во время купания умел пускать пузыри, как делают выскакивающие хариусы. Заползая в лапы кедра, в переливе свиста, подзывал рябчиков.

Мать жарила рябчиков на палочках. Он облизывал жирные пальцы. Запивал кумысом, подбрасывал дров в огонь. Огонь трещал, искрился. Тохтыш запевала:

В россыпях горной речонки нашел Итко цветные красивые камни, притащил их в аил и, разбрасывая на кошме, спросил мать:

— Откуда они родились?

И рассказала Тохтыш:

— Эрлик сотворил чудище. Оно жило в море и называлось Андылма-Муус. Чудище вытягивало длинный змеевидный язык и, схватывая людей, утаскивало на дно. Был на Алтае великий сильный богатырь — Тюран. Он захотел изловить чудище: поймал четырех медведей, собрал шкуры рукавицей, надел их на руки и ноги, оделся в кожан, намазался салом и пошел на берег. Андылма-Муус выбросил петлей язык, но соскочила петля с сального кожана; тогда на лету намотал Тюран язык на рукавицу, другой рукой ухватился за гору. Не скользят руки и ноги в медвежьих шкурах. Пенится море, и трещат скалы, нагрелась земля под ногами, лопаются медвежьи шкуры на рукавицах. У Тюрана волосяными арканами вздулись жилы, и между двух гор провалились ноги. Тянет Тюран змеевидный язык, а он растянулся на день езды лучшим скакуном, и не видно головы Андылма-Муус — чудовища морского. Тюран привязал язык тройным узлом за самую большую гору, подошел к берегу и в пять дней выпил море, осушил чудище. Рвется Андылма-Муус, шатаются горы, а Тюран подбежал с другой стороны, оторвал скалу и начал дробить ему голову. Полетели черепные осколки, потекла кровь. А кровь у него была разных цветов и застыла она в цветных скалах, камнях и камушках…

Медная синь, медная зелень, малахит, яшма, свинцовый блеск, самородки золота, свинцовая руда — все эти богатства земля, рожденные различными геологическими периодами, были для Тохтыш кровяными брызгами чудища Андылма-Муус, и Итко, находя красные камушки, всегда помнил о кровяных сгустках чудища Андылма-Муус.

Щиплет стадо весеннюю поросль медовых трав, а Тохтыш, вырывая лопаткой мучнистые, годные для лепешек, корни кандыка и кожунэ, поет песню доброму богу Ульгеню, что дал солнце на землю: от него засинели снежные горы, зазеленела Чулышманская долина, и коровы Тохтыш дадут молоко, и овцы нагуливают жир, кобылицы родят игривых жеребят.

Тохтыш копала кандык, а Итко, набивая сумы, отвозил домой, а когда солнце стояло на полдне, — разводили костер и пекли сладко-мучнистые корни кандыка. Мать лежала на траве, а Итко с собаками носился в камнях.

Бурундуки свистят по-птичьи и прыгают с камня на камень; Итко заляжет за камень с острой плиткой, нацелится и так резнет, что плитка в воздухе свистнет, а бурундук лапками вверх. Снимать шкурки Итко ловок: выхватит из-за пояса ножик, чик-чирик у задних лапок, вывернет сначала хвостик, в зубы его, а потом, отдирая ногтем, в два счета, как вареную картошку, облупит. Бросив бурундучье мясо собакам, Итко, махая шкурками перед дымом костра, спрашивал у матери:

— А откуда бурундук взялся?..

— Зародился в лесу…

— А откуда лес взялся?..

Тохтыш шевелила угольки в костре и рассказывала:

— После потопа летел ворон, держа души людей в клюве. Летел день, летел два и ночами тоже летел, а земля голая, черная, точно пожарище. Увидел ворон на одной горе мертвого марала. Сделал круг, снизился, но вспомнив приказ, пролетел около марала, хотя тот холодный был. И снова летел две утренних и две вечерних зори, отощал, из сил выбился, а лететь далеко надо: послал с ним Кудай души людей во все стороны земли. На пятой утренней заре увидел ворон мертвую корову, а глаза у коровы синевой застеклялись — так и манят голодного ворона. Не выдержал ворон и камнем вниз на корову бросился… И вылетели души из клюва… И зацвели из человеческих душ вечно зеленые кедрачи, душистые пихтачи и смолистые ельники…

Когда лес почернел и с полными сумами возвращались домой, Тохтыш, ехавшая впереди, круто остановила лошадь и крикнула:

— Белошей-орел с рыбой летит!

Итко встал на седло и прыгнул на ближайший сук и проворной белкой взлез на качающуюся вершинку.

Вечерняя заря играла отблесками на леднике, и, когда орел залетел в солнечные лучи, изгибом сверкнула серебряной чешуей рыба в клюве.

Итко крикнул матери:

— Харьюза большущего тащит!..

Итко напряженно вглядывался в улетающую с добычею птицу. Орел сел на отрог вершины Алтын-ту — Золотой горы.

На другой день вечером Итко стал собираться на опасную охоту при помощи орлов. Мать, качая головой, говорила:

— Ты, Итко, не знал еще беды. Когда орел тер о скалу клюв, сломался один рог мороза; он трижды воспел, и осыпался иней высокого леса; он шесть раз проклекотал, и солнце поднялось выше; подул теплый ветер, и сломался другой рог мороза, все пришло в движение: снег растаял, потекли ручьи. Орел — «дух-покровитель». Небесная птица, кровяная птица, истребитель мелкого зверя и крупной птицы. Берегись, Итко!

Итко, слушая мать, плел на голом колене волосяные петли и на материнский уговор упрямо ответил:

— На заре выезжаю, — охотиться за орлами.