Елена Крюкова - Золото

И Светлана тоже думала: кто же, кто?.. Она после работы, когда вечерело, уходила в степь, ложилась на спину, глядела в небо, грызла травинку. Жук, гудя басовито, как самолет, садился ей на загорелый лоб. Кто же, кто… а тебе-то какое дело, вон там, на обрыве, могила… Не царский могильник, не роскошная гробница – простая могила человека, убитого случайно, из озорства, из издевки, по пьяни… Убили камнем – значит, пьяные были. Тогда, сразу после поминок, она думала: а может быть, это… Ирена?.. Дикая мысль пролетела летучей мышью и скрылась. Почему – Ирена?.. Потому, что она внезапно, тайно, ночью уехала – тою же ночью, как Всеволода убили?.. Да, да, да… Убила… зачем?.. Женщина, нежная, слабая, – как она может ножом, острым камнем пробить живую грудь человека?.. Не может быть. Но отчего она уехала?.. Отчего?..

По сухой полыни прошуршали шаги. Ну да, Ежик. Вездесущий Ежик. Что ж ему делать, как не преследовать ее. Он ее не утомляет. Ей с ним хорошо. Вот только он страдает, когда она исподлобья глядит на него смеющимися глазами.

Она повернула голову. Никого. В зубах торчала травинка. Светлана выплюнула ее, поднялась с земли. Жара спадала, не грех было и искупаться. Она сбежала по обрыву вниз, свистнула бычку Козе, стоявшему на цепи, навострившему рожки. Никого. Лагерь пообедал и дрыхнет. Все еще подавлены гибелью Прораба. Мало разговаривают друг с другом. Вот зайти сюда на кусты… и раздеться совсем, догола. И в воду. В воду, что обнимет… успокоит, смоет всю грязь…

Она быстро стащила с себя платье, лифчик, трусики, сбросила сандалии. Бросилась в море сразу, с разбега, долго не думая. Теплая вода, у берега – серая, пенная, дальше – чуть в изумрудинку, зелено-прозрачная, обняла ее так крепко и любовно, что у нее от радости перекатилось в груди сердце. Она вдохнула соленый воздух и поплыла. Она любила плавать и плавала хорошо, кувыркалась, как рыба. Большая смуглая рыба, царица осетров, с золотой короной на голове, с зелеными человечьими глазами. Расскажи эту сказку Ежику, дорогая, на ночь, чтоб он крепче спал в своей одинокой сиротской палатке. Скоро приедет его мать, и тебе нечего поощрять парня. Ты же старше его. Ты намного старше. Намного… это на сколько?.. В юности и год – это уже много, так много…

Она плыла прямо на солнце. Потом перевернулась в воде. Раскинула руки и ноги. Лежала в море на спине, и море ласково поддерживало ее, выталкивало из себя, держало на зеленой ладони. Она набрала в грудь воздуху и нырнула, открыла глаза под водой. Водоросли, их длинные ленты колыхались вокруг нее. Подводное царство. Всегда были царства и государства, и на земле, и под водой. И на небесах – уж подавно. Царь Небесный… кто сейчас глядит на нас с небес, все видит про нас и знает?..

Она задохнулась, вынырнула, схватила ртом воздух. Маленькая рыбка, играя, плеснулась перед ней. Вода блестела жидким золотом, она словно купалась в золоте. Как прекрасно быть царицей… древние царицы вот так же плавали в море, а когда выходили на берег, прислужницы одевали их в белый виссон, в затканный золотом дамасский шелк…

Она плавала до тех пор, пока не почувствовала озноб. Солнце медленно, царственно закатывалось за край моря. Жидкое золото превращалось в оранжевую медь. Водоросли обнимали руки и ноги властными щупальцами, будто подводный спрут хотел утащить ее на дно. Мелкие медузки леденисто касались живота. Она подплыла к берегу, нащупала ногами песок, камни. Стала медленно выходить из воды, отражаясь в розово-зеленых, халцедоновых бликах.

И Ежик, стоявший за кустом, у срезанной ветром скалы, увидел сначала светловолосую, с заколотыми на затылке мокрыми косами, голову на высокой загорелой шее; потом – высокую грудь с заостренными, как пирамидки, сосками, молочно-белую рядом с медной южной смуглотой ключиц; потом – тонкую талию, чуть выгнутый, как древний щит, живот с двумя смешными родинками у пупка; потом – русо-золотой, как руно, треугольник волос между загорелых, медленно, как во сне, движущихся ног; бедра, выпуклые, роскошные, – крутые бедра, которых Светлана вечно стеснялась, особенно на сцене, ведь в моде были худые и поджарые рокерши… Она выходила из воды, она медленно и торжественно выходила из воды, и в ее поднятии из вечерних волн была такая тайна и молитва, что Ежик перестал дышать. Он хотел было крикнуть: подожди, не выходи из моря, ты ведь вся голая, а я же стою тут!.. – но он онемел, не мог шевельнуться. И, когда Светлана вышла из воды вся, она увидела его.

Они стояли друг против друга – мальчик, влюбленный в девушку, и девушка, не влюбленная ни в кого. И она поняла: если она сделает сейчас неверное движенье, погибнет либо она, либо мальчик: он погубит в себе то святое, что лилось сейчас на нее из его глаз, что одушевляло всю природу вокруг и их двоих внутри природы.

И она закрыла рукой грудь, а другой рукой – треугольник золотых волос внизу живота; и щеки ее порозовели; и она тихо прошептала, но он все равно услышал: «Отвернись, я сейчас оденусь». И он, дрожа, сделав слепой шаг к ней, весь устремленный и протянутый к ней, отвернул лицо. И он почувствовал, как его плеча коснулась нежная мокрая ладонь. И он повернул голову и, не глядя, зажмурившись, поцеловал прижавшиеся к его плечу соленые девичьи пальцы.

– Андрон, а ты когда-нибудь будешь работать в раскопе?.. или ты приехал сюда…

– Ну да, я приехал сюда балдеть! Мне трава не расти! Роман взял меня сюда потому, что я великий Андрон, а не потому, что я должен тут вместе с вами ручки пачкать в античном дерьме! Роман мой друг, между прочим, скажи мне, кто твой друг, и я скажу…

– Я вот что скажу тебе. – Серега жестко прищурился, измерив «звездного мальчика» взглядом, как портной – раскраиваемую ткань. – Если ты будешь тут выкомаривать и бить баклуши – ты уедешь завтра же. Ребята говорят меж собой: хоть он и «суперстар», а работать должен наравне со всеми. Понял?

Красавец Андрон пожал плечами. В набедренной повязке, как неподдельный античный раб – даже не в плавках, – вся грудь увешана цепочками, крестиками, «куриными богами» на черных шнурках, бусами из мелких ракушек, ожерельями из абрикосовых косточек и другими «феньками», загар лаково-бронзовый, хоть сейчас ставь натурщиком перед студентами Академии художеств, – а взгляд какой презрительный, да он в гробу видал всех в этой экспедиции, в этой богадельне, землековырялке!.. – масленый взгляд, густые, как у девчонки, ресницы, вызывающая стойка – бедра и таз чуть назад, живот чуть вперед, нате, глядите, какой я мужик, блеск, отпад, – Андрон стоял перед Серегой отнюдь не как солдат перед генералом; он играл роль «звезды» везде, и здесь тоже, он так врос в шкуру «звезды», что выдрать его из нее с корнем не могло ничто. Кто это тут ему вздумал нотации читать?!.. а ну, отвали…