Елена Крюкова - Золото

В подземном переходе, кипящем, будто живая людская лава, его кто-то тронул за локоть. Он обернулся: что вам?.. – и тут же был сбит с ног мощным ударом.

Когда он летел виском на гладкую кафельную стену, последнее, что он подумал, было: какой красивый цветок, тот, красный, а он Монике никогда цветка не подарил.

…ее соленые губы разлепились, и она повторяла эти слова. Она пела?.. Молчанье. Нельзя же молча петь. Время сжалось в плотный комок: в кулак. Она не помнила, она ли это кричала, шептала ли она. Может, это небо вышептало. Роман занес меч, и песня прозвучала в один миг. В ней. Внутри. Она убила человека! А он хотел убить ее. Кто кого, весь мир стоит на том. Кто кого. Человек убьет человека и вытрет меч о голубую траву, о полынь. Звенящая тишина. Это звенит у нее в ушах. За секунду могут пройти века. Секунда – ей; муравью – день; пылинке – вечность. Она уже продила свою вечность. Почему все черно перед ней?! Она – ослепла?!

Роман, почему ты не опускаешь меч?! Тебе тоже страшно?!

И ветер. Ветер, вихрь. Он срывает ее с места. Он несет ее вперед. Он крутит ее; это смерч. Гроза снова началась, при ясном небе, при ярких звездах. Смерч сорвет ее в море. И все кончится для нее.

Вытянув руки, она, отшвынув револьвер в полынь, несомая бешеным ветром, летела к Роману, и перед ее глазами было одно: меч, высоко занесенный над живым распростертым телом, сверкающий в черноте звездного неба, рядом с кровавым Марсом и синей Вегой.

…Дамы блестели плечами и жемчугами, брильянтами в ушах и мелкими изумрудами в браслетах, рассаживаясь в кресла. Мужчины все были с иголочки, в смокингах, в изящных костюмах, в не выходящих из моды «тройках». Огромная круглая люстра под потолком чуть покачивалась на сквозняке, сверкала всеми яркими хрустальными огнями. Свет, ослепительное море света заливало камерный уютный зал. В Кремле давали правительственный концерт. Новый Президент России очень любил музыку, был поклонник оперы, симфонии, камерного исполнительства, вокала. В кремлевском закрытом концерте пела молодая, подающая надежды певица Светлана Задорожная. Ее пригласили выступить персонально; пообещали большой гонорар; ее имя было в Москве уже у всех на слуху, она была молода, ярка, талантлива и хороша собой, у нее был сильный, мощный голос – красивое высокое меццо-сопрано, она с легкостью бралась и за сопрановые оперные партии – за Татьяну, Джильду, – и свободно пела Кармен и Амнерис. Критики писали в восторженных статьях: богатый тембр, огромный диапазон, владенье материалом, феноменальная память, эмоциональность, глубокое погруженье в образ… Светлана, читая статьи о себе, смеялась: погляди, Роман, какая я получаюсь у тебя сногсшибательная, прямо ужас!.. Ты не думаешь, что меня у тебя кто-нибудь из-под носа украдет?.. Муж стискивал кулаки. Пусть попробуют!.. Светлана, ничего не говоря ему, на всякий концерт, в каждую поездку, российскую или зарубежную, брала с собой в сумочку маленький револьвер. Она теперь хорошо стреляла. У нее была лицензия на владенье оружием.

Кажется, этот зал в Кремле, где она пела, назывался когда-то Бетховенским. Видите, господин ван Бетховен, какая вам честь. Для выступленья она надела одно из самых любимых своих концертных платьев – длинное, полупрозрачное, из тончайшего китайского шелка, похожее по покрою на греческий пеплос, с сильно открытой грудью, с голыми руками: она любила, когда во время пенья руки были освобождены, вольно летали, обнимали музыку. И на ноги надеть античные сандалии, легкие кожаные ремешки. Чтоб ничто не мешало; чтобы парить на сцене, около рояля, над оркестром, будто на морском берегу под солнцем.

Она вышла к роялю, откланялась. Аплодисменты утихли. Она знала, что там, в зале, сидит ее муж, смотрит на нее, слушает ее. Ей так важно было это. Ей совсем не важны были высокие гости из Англии, Америки и Италии, приглашенные на ее концерт; она, благосклонно улыбаясь, откинувшись на спинки кресел, с важным видом слушали ее, а она совсем не думала о них, она оставалась внутри музыки, плыла в ее море. Дамы обмахивались веерами: было слишком жарко. Лето, опять наступило лето, и куда-то они с Романом поедут в это лето?.. У него новые раскопки – вместе с Энн и Джорджем Лики, наследниками тех, великих супругов Лики, что откопали в прошлом веке изумленной планете древнейшего человека – зиньянтропа, – он, скорей всего, отправится в Африку, он так давно мечтал об Африке. А у нее лето гастрольное, как всегда. Она подписала контракты с Парижской Гранд-Опера и с «Арена ди Верона». В «Арена ди Верона», на вольном воздухе, она будет петь Аиду – сначала в Италии, потом вся труппа поедет в Каир, и там они будут выступать в естественных декорациях, на фоне фараонских пирамид. И египетские танцы поставит сам Луиджи Джеронимо. Вот ей повезло! А отдыхать… «Отдохнем на том свете, – шутя, говорил ей Роман. – Мы же с тобой рабочие лошадки. Тягловые кони великих царей…»

– Рахманинов! «Не пой, красавица, при мне»! – торжественно, будто на коронации, провозгласила конферансье, сухенькая пожилая женщина, похожая на сухую осеннюю ветку. В зале поднялся довольный, восторженно-приветственный шум. Светлана наступила ногой в античной сандалии чуть вперед, от рояля. Прижала руку к груди. Под ладонью сильно билось ее сердце.

Она вдохнула воздух. Раздула ноздри, будто ловила ветер с моря.

– Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной!.. Напоминают мне оне иную жизнь и берег дальный…

Она запела этот любимый, затверженный, до косточек изученный романс так вольно и широко, будто вдохнула ветер – и вышла на простор, на обрыв, над морем. Будто не зал, полный блестящего светского народу, был перед ней, а вольная и безбрежная, томительно-тоскливая степь, и серебряные охвостья полыни, и метелки чабреца, и там, вдали, под полною Луной, мерцало золотисто-синей стеной туманное, волнующее сердце море.