Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах

— А потом?

Щетинкин нахмурился.

— А потом… Потом двинем на север, на соединение с Красной Армией — сюда идет.

— Опять тыщу верст?

— А кто ж его знает? Может, тыщу, а может, и более. А ты, мать-командирша, нюни не распускай, чтоб другим бабам дурного примера не было.

— Да я уж и то стараюсь.

Васса помолчала. Затем снова заговорила:

— Троих детей нажили, а жизни-то и не видали.

— То есть?

— Не пойму тебя никак. — Васса вздохнула, отложила недоштопанный носок, задумалась.

— Сфинкс… — усмехнулся Петр Ефимович.

— Это что? — встрепенулась Васса.

— Звери всякие с человечьими головами — львы, лошади. В журнале видал.

— Не про то. Удивительный ты — вот что.

— Как прикажешь понимать? — Он старался придать шутливый тон слишком серьезному разговору.

— Вроде в тебе и жалость к нам, и в пекло первый лезешь. Тогда на германскую добровольно ушел, нас оставил. Чуть с голоду не померли.

— Чуть — не считается.

— Страшно. Я ведь все о детях. А если не пофартит нам и разобьет Бологов? Они ведь ни баб, ни детишек не щадят. Чистое зверье. Младенцев на штыки насаживают. Уходить надо, Петя. В Монголию аль куда…

Щетинкин свернул козью ножку, закурил, подошел к открытому окну. Он морщил лоб, был недоволен разговором. Его лицо сейчас казалось жестоким и властным.

— И я о детях думаю, — сказал он глухо. — Только не так, как ты, не по-бабьи. Потому и должен Бологова разбить.

— Так у него ж превосходство!

— Богат Ерошка — есть собака да кошка. Тут не фарт, а законы развития общества. Темноты в тебе еще много. Отвоюемся — займусь твоим воспитанием.

— Так я ж не виновата, Петя.

— Знаю. Потому и говорю. Сам недавно ходил как с завязанными глазами. Сперва темноту из нас господа плетьми выколачивали, а теперь пора самим за ум браться.

Щетинкин подобрел, выбросил цигарку в окно, подошел к Вассе, легонько положил ей руку на плечо.

— Ты, Васена, крепись, не допускай в себе душевной расслабленности. Все мы прошли с тобой вдоль и поперек. И всякий раз кажется: вот теперь вздохнем свободно. Ан нет… Ты думаешь, я не устал? Да ведь и другие устали. А знаешь, что самое страшное на свете?

— Что? — Васена несколько расслабилась от ласки мужа.

— Не Колчак, не его есаулы и генералы. Ответственность. Когда за все и за всех…

— Так ты ж сам, никто не заставлял…

— Да разве в таких случаях ждут особого приглашения? Головы кладут не просто так, а потому, что сознают эту ответственность.

— Красиво говоришь. После твоих слов не так сумно. А все же… берег бы себя. У людей ведь как: разорвись надвое — скажут: а что не начетверо?

Послышался осторожный стук в дверь. На пороге показался Векшин. Щетинкин шагнул ему навстречу.

— А, Векшин! А я уж заждался. Литературу для тебя подбирал. Ничего путного: все ангелы, президенты, муравьи да бегемоты. Присаживайся…

— Петр Ефимович, какой же из меня культуртрегер? Я ведь шашкой привык… — взмолился Векшин.

— Приказ, Векшин, есть приказ. Штаб партизанской армии поручил тебе обучать детишек грамоте, поскольку ты здешний и все обычаи знаешь; и есть ты, Векшин, не то, что ты назвал, а работник народного просвещения.

— Слушаюсь! — покорно отозвался Векшин.

— То-то. Завтра же открыть школу на радость всем угнетенным народам!

— А учебная программа?

Щетинкин почесал в затылке.

— Программа простая: научи петь «Интернационал». Разборка и сборка оружия. Ну, арифметика, письмо. Читай или пересказывай Горького. Про Спартака, про Емельяна Пугачева и Стеньку Разина расскажи, да только чтоб без эсерского уклона.

— Тетрадей, карандашей нет.

— Чего нет, того нет. Вот тебе мой любимый рубанок.

— Это еще зачем?

— Эх ты, культуртрегер! Труд — обязательный предмет. Дощечки строгать, березовым угольком на них писать.

— Классически просто, — удивился Векшин.

— Васса, чаю гостю…

— Увольте. Тороплюсь.

— Возьми на всякий случай пару гранат, берданку, наган, двести патронов — и с комприветом!

— Вот теперь все совершенно ясно.

Командование партизанской армии знало, что рано или поздно есаул Бологов поведет наступление на Белоцарск. Бологов ликовал. Ему казалось, что наконец-то Щетинкин попал в ловушку. Дальше — стена, Монголия… Не мог он поверить в то, что эти безумцы в случае неудачи готовы двинуться через безводные степи и снеговые хребты Монголии на Туркестан! Это было бы слишком фантастично.

Корнет Шмаков превратился в откровенного грабителя, тувинские партизаны вели с ним беспрестанную войну и в одном из боев разбили его в пух и прах. Шмаков бежал к генералу Ян Шичао. Они быстро поладили: корнет подарил генералу жену Турчанинова.

Щетинкин предложил на рассмотрение штаба обстоятельный план разгрома Бологова.

— От исхода этого боя будет зависеть все, — сказал Щетинкин, — судьба нашей армии, судьба Тувы. Мы должны разбить Бологова.

— И ты воображаешь, что с нашими силами это возможно? — спросил Кравченко.

— Невозможно, но мы должны. И если вы доверите мне проведение всей операции…

— Доверим, Петр Ефимович, докладывай.

Двадцать восьмого августа разведка донесла, что авангард Бологова находится всего в пятнадцати верстах от Белоцарска.

На второй день в три утра части белых под прикрытием орудийного и пулеметного огня начали переправу на лодках через Енисей.

Наконец-то Бологов ступил на желанный берег. И тут его огорошили докладом:

— Белоцарск пуст! Ни одного человека…

— Удрали господа пролетарии! Ничего, догоним! Послать полк на Атамановку, наперерез красным!

На белом коне есаул Бологов въехал в пустой город. Генералам Попову и Розанову отправил телеграммы:

«Красные разгромлены. Занял Белоцарск».

Он был упоен победой. Но нервы не выдержали, и есаул напился. Он вышел на балкон дома и прокричал в пустоту:

— Я победил его! Пей, гуляй! Ужинаю здесь, а обедать буду в Атамановке…

Сопки цепочкой окружали город. На одной из них стояли Щетинкин и Кравченко.

— Все вышло, как ты и предсказывал, — сказал Кравченко. — А я считал Бологова умнее. Мышка в капкане.

— Эта мышка в пять раз больше кошки.

Щетинкин пребывал в глубокой задумчивости. Он окидывал взглядом Белоцарск, лежащий внизу, Енисей, соседние холмы, где располагались командные пункты батальонов.

— С Манским полком связь установлена? — спросил он начальника штаба Иванова.

— Установлена. Выходит к Белоцарску.

— Тальскому и Канскому подтянуться. Они ударят в тыл Бологову. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте… — И, уже обращаясь к Кравченко: — Об ударе в лоб думать, конечно, безумие. И все-таки… И все-таки… Вот замкнем кольцо… Представляется, может быть, неповторимый случай опрокинуть противника в Енисей. Ачинцев поведу сам.