Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах

— Жена пишет из Парижа: там осенью была у Порт-Версаль собачья выставка. Софи купила двух породистых итальянских вольпини…

Адъютант на цыпочках вышел из купе.

Главком союзными войсками в Сибири (а тут было, не считая чехов, более шести тысяч англичан и канадцев, более тысячи французов, свыше восьми тысяч американцев и — особая статья — восемьдесят тысяч японцев) генерал Жаннен не на шутку испугался угрозы Иркутского губкома — когда поезд с Колчаком прибыл в Иркутск, чехи по указке генерала передали бывшего «верховного правителя» и его председателя совета министров Пепеляева большевистским дружинникам.

На этом можно было бы поставить крест на колчаковщине, если бы не брат премьера генерал Анатолий Пепеляев. Он со своей 1-й Сибирской армией занял Томск, Ачинск, Красноярск, надеясь на какое-то чудо, может быть на взятие Иркутска отрядом Каппеля. Пепеляевых в Сибири называли «братьями-разбойниками». Анатолий Пепеляев решил срочно заслать в Иркутск своих людей и поднять там контрреволюционное восстание, освободить брата. Судьба Колчака его не волновала. Теперь ему, облагодетельствованному бывшим «верховным», казалось, будто именно Колчак вовлек их в эту авантюру. Кое-что Анатолию Пепеляеву удалось: он подготовил нападение на тюрьму, где сидели Колчак, Пепеляев и Темирева. Контрреволюционное восстание было приурочено к шестому февраля. Обо всем стало известно в штабе 5-й армии. Член РВС 5-й армии и председатель Сибирского ревкома направил в исполком Иркутского Совета срочную телеграмму:

«Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск настоящим приказываю вам: находящихся в заключении у вас адмирала Колчака, председателя совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять».

…Тридцатая дивизия 5-й армии безостановочно катилась на восток. С помощью партизан Кравченко и Щетинкина Тридцатая, Двадцать седьмая и Тридцать пятая дивизии заняли Мариинск. Впереди был Ачинск… Дивизию вел Альберт Янович Лапин. Выглядел он солидно: несколько медлительный, крупный, с широким красивым лицом, он казался воплощением силы и мужества. Происходил из семьи латышского рабочего-текстильщика Яна Лапиня. Альберт пошел по стезе отца: вначале был простым рабочим, потом стал мастером. Под Челябинском его тяжело ранило: пуля застряла в позвоночнике. Тогда Лапин командовал полком, а до этого был комиссаром разведотдела штаба 5-й армии.

Историю своего начальника рассказал Щетинкину и Кравченко командир 88-й бригады Иван Грязнов. Так вот, врачи сделали категорическое заключение: пулю из позвоночника извлекли, но к военной службе Лапин непригоден!

— Не мог он смириться с таким поворотом судьбы, — рассказывал Грязнов. — Потребовал, чтоб вернули в строй. И добился своего: назначили начальником Тридцатой дивизии.

Страшен был этот поход дивизии: лютые морозы, непролазные сугробы, вьюги, мгновенно заметающие железнодорожные пути. Правая колея забита брошенными белогвардейцами эшелонами. Тайга во все стороны, глухая, непроходимая. Но это все было бы с полбеды, если бы не «эшелоны смерти». Эшелоны тифозных колчаковцев, они сдавались без боя. На полустанках и станциях — штабеля трупов. Умерших от сыпного тифа даже не сжигали. Началась эпидемия среди красноармейцев — почти треть состава лежала в тифу.

А продвижения частей задерживать было нельзя… Лапин выбивался из сил… Особенно сложно было с военнопленными — их насчитывалось десятки тысяч. В плен попали англичане и французы, из иностранных миссий при Колчаке. Их заставили засвидетельствовать факты белогвардейского террора, присутствовать при осмотре трупов зверски замученных колчаковцами красноармейцев и местных жителей, сочувствовавших Советской власти.

У Ачинска части 30-й дивизии вновь настигли основные силы колчаковцев. С бригадой Грязнова наступал дивизион Константина Рокоссовского.

— Преклоняюсь перед мужеством и волей Лапина, — сказал Александр Диомидович.

— Он выглядит очень молодо, хоть и прошел такой длинный боевой путь, — заметил Щетинкин.

— Он в самом деле молод, — отвечал Грязнов, — ему недавно исполнилось двадцать.

Щетинкин не поверил.

— Двадцать?! Весь израненный — и начальник дивизии, идущей в авангарде армии?.. А сколько тебе, Иван Кесарьевич?

Грязнов смутился.

— Мы с ним ровесники.

Щетинкин и Кравченко расхохотались.

— Ну, Петро, в сравнении с ними мы с тобой прямо-таки глубокие старцы!

— Революция — дело молодое, — раздумчиво произнес Щетинкин, — и генералы у нее должны быть молодые… Вон Рокоссовскому — двадцать три…

Тужили о своих годах «глубокие старцы» — тридцатичетырехлетний Щетинкин и сорокалетний Кравченко. Петр Ефимович припомнил давний разговор с Матэ Залкой, который успел в мировую войну получить двенадцать ранений. А сейчас Матэ, как и Рокоссовскому, двадцать три! Люди рано созревают — время такое…

Снега и снега Сибири, колючий морозный ветер. Неуютная студеная ночь под новый, 1920 год. Кравченко и Щетинкин подтянули свою Первую Енисейскую дивизию к Ачинску. Здесь они совсем неожиданно встретили отряд Матэ Залки, подошедший со стороны Красноярска. Начдив Лапин стянул под Ачинск крупные силы.

Атака началась со всех сторон. Первым в город ворвался кавдивизион Константина Рокоссовского. Белые не выдержали натиска, сдались.

Щетинкин и Кравченко шли по знакомым улицам города, ставшего родным. Постояли на площади перед двухэтажным зданием совдепа, который снова взял власть в свои руки. Только не было больше Саросека… Они ни о чем не говорили. И конечно же, не мог знать Петр Ефимович, что находится на том самом месте, где ему будет установлен памятник. Да скажи ему такое какой-нибудь прорицатель, он дружески надвинул бы кудеснику шапку на глаза: «По миру ходи, а хреновину не городи!.. Памятники генералиссимусам ставят. А Петруха-плотник обойдется как-нибудь».

…У станции Большой Кременчуг основные силы белых попали в окружение и были разгромлены. Лапин повел свои войска на Красноярск, где началось восстание рабочих против колчаковцев. Шестого января Красноярск взяли! Первым в город опять же ворвался дивизион Рокоссовского. Во взаимодействии опять же с партизанами Щетинкина, Кравченко и Матэ Залки. В районе Красноярска прекратила существование армия Колчака. Ее больше не было, полумиллионной армии белогвардейцев и интервентов, самой сильной армии контрреволюции.

— Этак и до Читы доберемся! — торжествовал Кравченко, когда взяли Иркутск.

— Говорят, там засел атаман Семенов. А генерал Розанов удрал во Владивосток…

…При бегстве из Омска «верховный правитель» прихватил с собой и золото — золотой запас государственного банка — пятьдесят одну тонну, половину всех государственных запасов России. Этим золотом Колчак расплачивался со странами Антанты и с японцами за вооружение и снаряжение, растранжирив таким образом двести пятьдесят миллионов рублей! Партизаны и восставшие рабочие, захватив «золотой эшелон», загнали его в тупик, опутали колючей проволокой, стрелки подъездного пути разобрали, из колес вагонов вынули подшипники и поставили сильную охрану. В телеграмме в адрес Омского ревкома Ленин распорядился: