Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

Он тихо встал и поплелся под навес, не сказав больше ни слова. Но и этого было довольно!.. Мне стало до того стыдно своей низости, что я сам готов был целовать его ноги, лишь бы взять назад свои слова!

Прошло с четверть часа, прежде чем я мог заставить себя пойти и извиниться перед негром, но я это сделал и никогда в этом не раскаюсь. Больше я уже не позволял себе играть с ним глупых шуток, да и этой никогда не позволил бы, если бы только знал, что она так больно его обидит.

Надежды-Милый старый Каир! — Обман. — Мы прозевали Каир-Столкновение.

Мы проспали весь день и пустились в путь ночью, следуя на небольшом расстоянии за длинным-предлинным плотом, который плыл мимо так долго, будто тянулась погребальная процессия. На обоих концах у него было по четыре весла, так что, по нашему предположению, на нем находилось не меньше тридцати человек На плоту было устроено пять огромных шалашей на большом расстоянии друг от друга; посредине пылал яркий бивуачный огонь, а по концам торчали высокие шесты с флагами. Плот имел вообще необыкновенно щеголеватый вид. Лестно служить на таком плоту!

Ночь стояла душная, небо все заволокло тучами. Река была очень широка в этом месте, а по берегам, словно стены, высился густой лес. Мы говорили между собой про Каир и соображали — узнаем ли мы его, когда туда доедем? Я полагал, что вряд ли узнаем, — говорят, там всего-навсего десятка два домишек, не больше, а если еще вдобавок огней не покажется, то как же нам догадаться, что мы плывем мимо этого города? Джим сказал, что в том месте сливаются две больших реки — это и укажет нам Каир. Но я возразил, что мы можем ошибиться, подумать, что огибаем остров, и попасть опять в ту же реку, по которой плыли. Это немного смутило Джима, да и меня тоже. Вопрос: как тут быть? Я советовал грести к берегу, лишь только мы завидим огонек, и сказать первому встречному, будто мой папаша плывет позади на барке; дескать, он еще новичок в плавании по Миссисипи и ему нужно знать, далеко ли до Каира? Джим нашел, что это мысль хорошая; мы закурили и стали ждать.

Нам ничего не оставалось делать, как зорко смотреть, не покажется ли городок, чтоб не прозевать его как-нибудь. Джим уверял, что он, наверное, узнает его издали, потому что в ту же минуту станет свободным человеком, но если, боже сохрани, прозевает, то останется в стране рабства — и тогда прощай свобода! Ежеминутно он вскакивал, восклицая:

— Вот он, гляди-ка!

Не тут-то было! Это оказывалось либо блуждающим огоньком, либо светляком. Джим опять садился на место и продолжал наблюдать. Он дрожал как в лихорадке при одной мысли, что он так близко от свободы. Признаюсь, пока я его слушал, и меня стала бить лихорадка — тут только я начал сознавать, что ведь он почти свободен, а кто в том виноват? Конечно, я! Этого я никак не мог выкинуть из головы, и, признаться, совесть мучила меня порядком! Наконец, эта мысль так меня доняла, что я не мог сидеть спокойно на месте. Раньше я не задумывался над тем, что делаю; но теперь я очнулся — совесть мучила меня все сильнее и сильнее. Уж как я ни старался себя убедить, что ни в чем не виноват, что не я заставлял Джима сбегать от своей законной владелицы, — все напрасно: каждый раз совесть восставала и говорила мне: «Но ведь ты знал, что он сбежал, ты мог сойти на берег и донести кому-нибудь». Это сущая правда, как тут ни виляй! Совесть нашептывала мне: «Что тебе сделала бедная мисс Уотсон, что ты позволил ее негру сбежать на твоих глазах и не промолвил ни словечка? Что тебе сделала дурного эта бедная старуха, что ты мог поступить с нею так низко? Она учила тебя грамоте, учила хорошим манерам, всячески старалась делать тебе добро! В чем она перед тобой виновата?»

Я почувствовал себя таким подлецом, таким несчастным, что мне захотелось умереть… Я бродил взад и вперед по плоту, ругая себя на чем свет стоит, а Джим тоже не находил себе места. Мы оба не могли сидеть спокойно. То и дело он подпрыгивал: «Вот Каир!» Меня всякий раз кольнет в сердце, и кажется, если б это оказалось на самом деле Каиром — я тут же умер бы на месте.

Покуда я размышлял, Джим говорил без умолку. Он рассказывал, что первым делом, когда выберется на волю, будет копить деньги, не будет тратить ни одного цента, а когда накопит достаточно, тогда выкупит свою жену, которая живет невольницей на одной ферме, по соседству с мисс Уотсон; потом оба будут работать вместе, чтобы выкупить обоих ребятишек, если же их хозяин не согласится продать их, то они наймут аболициониста, — тот пойдет и украдет их.

У меня мурашки бегали по спине, когда я слушал эти планы. Прежде он ни за что на свете не посмел бы держать подобные речи. Глядите, какая с ним произошла перемена с тех пор, как он почувствовал себя почти свободным! Правду говорит старинная поговорка: «Дайте негру палец, он заберет всю руку». Вот что значит мое легкомыслие! Передо мной негр, которому я почти помог убежать, и он, этот негр, так-таки напрямик объявляет мне, что он намерен украсть своих детей, принадлежащих человеку, которого я даже не знаю и который не сделал мне ни малейшего зла!

Больно мне было слышать это от Джима, — это так унижало его в моих глазах. Совесть стала грызть меня пуще прежнего. Наконец, я решил, что еще не поздно — можно поехать на берег и донести. Мне вдруг стало легко на душе, я почувствовал себя таким счастливым и спокойным. Все мои заботы улетучились. Я стал смотреть во все глаза- не увижу ли где огонька, а между тем напевал себе что-то под нос. Вот и огонек показался. Джим так и крикнул:

— Спасены мы, Гек, спасены! Вставайте и собирайтесь! Вот, наконец, милый, старый Каир! Уж я твердо знаю!

— Я лучше съезжу туда в лодке, Джим, и погляжу. Может быть, ты ошибаешься…

Он вскочил, снарядил лодку, разостлал на дне свой старый камзол вместо ковра и подал мне весло; я отчалил, а он сказал мне вслед:

— Скоро, скоро я буду весел и счастлив и всем расскажу, что это дело Гека. Теперь я свободный человек, но если б не Гек, никогда бы этого не было; все Гек сделал. Джим никогда вам этого не забудет, Гек! Вы лучший мой друг — такого у меня отроду не бывало: теперь — вы единственный друг старого Джима на белом свете!

Я садился в лодку, горя нетерпением выдать его; но когда я услышал эти слова, у меня сжалось сердце и вся решимость сразу пропала. Я поплыл гораздо тише и уже не был уверен, рад ли я тому, что еду, или не рад. А Джим продолжал:

— Поезжайте с богом, добрый, верный Гек, единственный белый джентльмен, который сдержал обещание, данное Джиму!

Право, мне чуть не сделалось дурно. Но я сказал себе — так нужно поступить, иначе нельзя. Вдруг смотрю, плывет ялик, а в нем двое каких-то людей, оба с ружьями. Я остановился, и они остановились. Один из них спросил: