Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

Наконец, вдруг произошла в них перемена; они стали целыми часами лежать рядышком, в шалаше, близко сдвинув головы, и шептаться о чем-то. Мы с Джимом струсили не на шутку. Не понравились нам эти замашки — видно, они опять замышляют какую-нибудь дьявольскую проделку, пожалуй, еще похуже прежних. Стали мы гадать и так и сяк и решили, что, вероятно, они собираются либо забраться в чей-нибудь дом или магазин, либо заняться выпуском фальшивых денег, словом, затевают что-нибудь в этом роде. Тут мы совсем испугались и условились между собой, что ни за что на свете не станем путаться в подобные дела и чуть что-нибудь заметим, сейчас же бросим их на произвол судьбы, а сами удерем. Прекрасно. Однажды ранехонько поутру мы спрятали плот в удобное местечко, милях в двух ниже крошечного, убогого городка — Пайксвилла; король сошел на берег и велел нам сидеть спрятавшись, покуда он сбегает в город и проведает, не дошли ли туда слухи про «Королевского камелеопарда». «Ну, — думаю я про себя, — ты, наверное, собираешься ограбить чей-нибудь дом, а потом, когда кончишь свое дельце и прибежишь сюда, — нас и след простынет». Он прибавил, что если не вернется к полудню, то, значит, все обстоит благополучно, и тогда мы с герцогом можем сойти на берег.

Вот мы и ждали, не трогаясь с места. Герцог был сильно не в духе, ему не сиделось спокойно, он, видимо, был чем-то встревожен. Нам поминутно доставалось за каждый пустяк — ни в чем ему не угодишь! Наверное, что-нибудь да затевалось. Я был очень рад, когда настал полдень, а король не являлся. И вот мы с герцогом отправились в городок отыскивать короля; после долгих поисков мы наконец нашли его, хмельного, где-то в задней каморке маленького грязного кабачка; целая компания бродяг дразнила его ради потехи, а он ругался и угрожал изо всех сил, но до того был пьян, что не имел сил держаться на ногах и ничего не мог сделать своим обидчикам. Герцог выбранил его старым дурнем, король огрызнулся в ответ, и оба сцепились врукопашную, а я улизнул и стремглав полетел по берегу с быстротой лани — я смекнул, что надо воспользоваться случаем. Теперь уж не скоро они нас увидят — меня и Джима! Прибежал я к плоту, едва переводя дух, но радостный и счастливый.

— Джим, отчаливай, теперь мы в самом деле от них избавились!

Ответа не было — никто не вышел мне навстречу из шалаша. Джим исчез! Я крикнул во все горло — еще и еще раз… Побежал по лесу в одну сторону, потом в другую, крича и призывая его, но все напрасно — не было моего старого Джима! Тогда я сел и заплакал с горя. Но скоро я опять вышел на дорогу, стараясь сообразить, как лучше поступить; тут повстречал я какого-то мальчика и спросил его, не видал ли он такого странного на вид негра, при этом я описал его одежду.

— Как же, видел, — отвечал он.

— Где?

— Вон там, возле фермы Сайласа Фелпса, в двух милях отсюда. Это беглый негр, они его задержали. А что, разве ты ищешь его?

— Эка что выдумал! Я наскочил на него в лесу, часа два тому назад, и он пригрозил мне, что если я крикну, то он мне брюхо распорет, велел мне лечь и не двигаться с места. Я послушался, да с тех пор все и оставался там, боялся выйти.

— Ну, тебе больше нечего бояться, — заметил мальчик, — его поймали. Верно, бежал откуда-нибудь с дальнего Юга.

— Выгодное дельце для того, кто поймал его!..

— Еще бы! За него обещано двести долларов награды. Ведь это все равно что поднять деньги на улице.

— Конечно, и я бы мог его словить, кабы был побольше; ведь я первый увидел его. Кто же его захватил?

— Какой-то старик — не наш, а чужой, и продал свое право за сорок долларов, потому что ему надо было скорей уходить отсюда и он ждать не мог. Подумайте только! Уж я бы подождал сколько угодно, хоть семь лет!

— И я тоже! Но, может быть, его право больше и не стоит, коли он так дешево его продал. Верно, тут что-нибудь криво…

— Нет, все прямо, как струна! Я сам видел афишку. Там негр описан как на портрете; и плантация обозначена, откуда он бежал, где-то возле Нового Орлеана. Нет, уж извините — тут дело чистое, никому хлопот не может быть, я готов поручиться. Послушай-ка, дай мне табачку пожевать…

Табачку у меня не оказалось, и мы расстались. Я вернулся к плоту, залез в шалаш и призадумался. Но ничего у меня не выходило путного. Думал я, думал, до того, что голова даже разболелась, а все не мог сообразить, как выпутаться из беды. После такого долгого путешествия, после всего, что мы сделали для этих мошенников, теперь все пропало, все рухнуло, — они имели наглость сыграть с Джимом такую гнусную штуку и закабалить его в рабство на всю жизнь, да еще на чужбине, — за каких-нибудь подлых сорок долларов! Сперва мне пришло в голову, что в тысячу раз было бы лучше для Джима остаться невольником дома, где вся его семья, коли уж суждено ему быть в неволе! Не написать ли мне письмо Тому Сойеру и просить его сказать мисс Уотсон, где скрывается Джим? Но тотчас же я оставил эту мысль по двум причинам: во-первых, хозяйка будет возмущена его неблагодарностью — как он посмел сбежать от нее, и в наказанье продаст его куда-нибудь далеко, а если даже и не продаст, то всякий, разумеется, будет презирать неблагодарного, провинившегося негра; все время они будут давать это чувствовать Джиму, и бедняга очутится в жалком, угнетенном положении. Да и кроме того, подумайте только, что станется со мною! Всюду разнесут, что Гек Финн помогал негру бежать на волю; и если б мне пришлось потом встретить кого-нибудь из того города, я готов был бы сгореть со стыда. И так всегда: человек совершит низкий поступок, а потом не хочет отвечать за последствия; думает, что покуда все шито-крыто, так и не стыдно. Так точно и я. Чем больше я это обдумывал, тем сильнее грызла меня совесть и тем больше я сознавал себя низким, скверным и жалким мальчишкой!.. Но когда я вдруг понял, что это рука самого Провидения карает меня за мой дурной поступок и что сам Бог видел, как я похитил негра у бедной старухи, никогда не сделавшей мне ни малейшего зла, я так и обмер от страха! Уж я всячески старался смягчить свою вину в своих же собственных глазах, уверяя себя, что я дурно воспитан и потому нечего от меня и ждать хорошего; но внутренний голос говорил мне: «А зачем ты не посещал воскресной школы? Тебе следовало бы помнить то, чему тебя там учили, помнить, что люди, которые поступают так, как ты поступил с этим негром, идут в вечный огонь…»

При этой мысли меня пробирала дрожь. Я решил молиться и постараться исправиться. Я встал на колени. Но слова что-то не шли на ум. Почему же? Ведь все равно бесполезно и пробовать скрыть от Провидения что-нибудь. И от себя тоже ничего не скроешь. Я хорошо знал, почему слова не идут мне на ум — потому что я был неискренен — я играл двойную игру. Я притворялся, будто отступаюсь от греха, а между тем на душе таил самый великий грех. Я хотел заставить язык свой сказать, что следует, и потом написать владелице негра, где он скрывается, а в глубине души я чувствовал, что это ложь — не таковы вовсе мои тайные намерения, и Бог это знает. Нельзя лгать во время молитвы — в этом я убедился!