Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

Отец вошел в такой азарт, что не заметил, куда несут его старые, шаткие ноги, так что полетел кубарем и ударился о кадку с соленой свининой и ссадил себе обе ноги; продолжение речи было самое горячее — больше всего досталось негру и правительству, а заодно и кадке. Он скакал по лачуге то на одной ноге, то на другой, наконец, со злости изо всей силы треснул кадку левой ногой; но расчет был плохой — как раз этот сапог оказался совсем дырявым — из него торчали два пальца; тут он так взвыл, что у меня волосы встали дыбом, бросился на грязный пол, катался как бешеный, все держа в руках свою ногу, и так ругался, как я еще отроду не слыхивал.

После ужина отец опять принялся за бутыль с водкой и объявил, что там еще осталось на две выпивки и на одну белую горячку; я рассчитал, что он напьется мертвецки пьяным уже через час, тогда я либо стащу у него ключ, либо кончу выпиливать свою лазейку. Он пил, пил, пока не свалился на свою койку; но мне не посчастливилось, — он очень долго не засыпал, ворочался, стонал и возился. Наконец, мне самому так захотелось спать, что глаза у меня слипались, как я ни старался перемогаться, и прежде чем успел опомниться, я крепко заснул. Не знаю, долго ли я проспал, но вдруг меня разбудил страшный вой. Я вскочил спросонок. Вижу — отец мечется и скачет как угорелый и все кричит про каких-то змей. Змеи будто бы ползают у него по ногам; он подскакивал с ревом — ему показалось, что одна змея укусила его за щеку. Однако я не видел никаких змей. Но он все бегал по лачуге и орал: «Сними их прочь, сними скорей! Вон одна кусает меня в шею!» Еще никогда я не видывал человека в таком исступлении. Умаявшись, весь разбитый, тяжело дыша, он упал на землю; потом стал кататься по полу удивительно быстро, все сваливая по пути, ловя что-то в воздухе руками, со стонами и воплями — ему казалось, что его держат черти. Мало-помалу он утих и лежал, продолжая слегка стонать, а там все тише и тише, наконец совсем замолк Из далекой чащи леса доносился крик совы и вой волков — мне было жутко и боязно. Отец все лежал неподвижно в углу. Вдруг он вскочил и стал прислушиваться, нагнув голову набок.

— Тук-тук-тук! — шептал он тихонько, — Вот мертвецы… тук-тук!., идут сюда за мной! Но я не хочу идти… вот они уже здесь! Не троньте, не троньте… прочь руки… ой, какие холодные! Пустите, оставьте меня бедного!..

Он пополз на четвереньках, все умоляя, чтобы его оставили в покое, потом завернулся в одеяло, забрался под старый еловый стол и принялся плакать. Я мог слышать его всхлипывания сквозь одеяло.

Но вот он опять вскочил на ноги, как дикий зверь, и бросился на меня. Долго гонялся он за мной по комнате со складным ножом, называя меня ангелом смерти, грозя убить меня, чтобы я не мог прийти за ним больше. Я убеждал его перестать, говорил ему, что я только Гек, его сынишка Гек, но он хохотал! — какой это был страшный хохот! — бесновался, рычал и все гонялся за мной. Раз я, круто повернув, попался ему под руку, он ухватил меня за шиворот; я уже думал, что пришел мои конец, но, слава богу, мне удалось выскользнуть с быстротой молнии и спасти свою жизнь. Старик так измучился, что упал спиной к двери и сказал, что отдохнет минуточку, а потом уж убьет меня. Нож он положил под себя.

— Теперь усну, — говорил он, — наберусь сил, а после увидим!..

В самом деле он задремал. Я потихоньку взял старый продавленный стул, влез на него и достал со стены ружье. Убедившись, что оно заряжено, я положил его поперек бочки, дулом в ту сторону, где был отец, а сам сел за бочкой, выжидая, когда он проснется. И как медленно, как томительно тянулось время!

Жизнь в лесу. — План бегства. — На свободе!

— Вставай! Что с тобой?

Я раскрыл глаза и оглянулся кругом, не понимая, где я. Солнце уже давно взошло, а я все это время крепко спал. Отец стоял надо мной; вид у него был сердитый и нездоровый.

— Зачем ты взял ружье? — спросил он.

Я сообразил, что он, вероятно, не помнит вчерашнего.

— Ночью кто-то хотел забраться сюда — я и караулил…

— Отчего ж ты меня не разбудил?

— Я пробовал, да никак не мог растолкать…

— Ну ладно. Нечего тут валяться по-пустому целый день. Ступай-ка лучше посмотри, не наловилось ли рыбы к завтраку. Я вернусь сию минуту.

Он отпер дверь, и я побежал на берег. Начиналось половодье. По реке плыли обломки дерева — брусья, сучья и разная дрянь. Какое славное времечко! Июньский разлив всегда был для меня счастливым событием: как только он начинался, по реке плыло много досок, обломков, бревенчатых плотов, иной раз по двенадцати бревен вместе: мне стоило только ловить их и продавать в дровяные склады или на лесопильню.

Я пошел вдоль берега, одним глазом наблюдая, не идет ли отец, а другим посматривая, нельзя ли чем поживиться на реке. Вдруг вижу, плывет лодка — прелесть что за лодка! Длиной в тринадцать-четырнадцать футов и сидит на воде так гордо, словно лебедь. Я кинулся в воду как лягушка, не снимая платья, и поплыл к ней. Я так и ждал, что кто-нибудь непременно лежит на дне ее — лодочники так часто делают ради шутки, а когда мальчишка начнет тянуть к себе лодку, ее владелец выскочит оттуда и давай трунить над ним. На этот раз, однако, этого не случилось. Лодка была пустая, без всякого сомнения; я влез в нее и поплыл к берегу. Ну, думаю, обрадуется старик, когда увидит! Ведь лодка-то стоит долларов десять! Но когда я добрался до берега, отца еще не было видно; я провел лодку в маленькую, закрытую бухточку, окаймленную кустарником и диким виноградом, и мне пришла в голову новая мысль: спря-чу-ка я хорошенько свою находку и вместо того, чтобы бежать лесом, поплыву вниз по реке миль за пятьдесят и остановлюсь где-нибудь в безопасном месте — все же это лучше, чем бродить пешком.

До лачуги было недалеко, и мне показалось, что я слышу шаги моего старика; но лодку я успел-таки спрятать и выглянул из-за купы ив, — вижу, старик спускается по тропинке и целится из ружья в птицу. Должно быть, он ничего не заметил.

Когда он подошел ко мне, я притворился, что очень занят — караулю свои удочки. Он немножко пожурил меня за то, что я так замешкался, но я отвечал, что нечаянно свалился в воду. Я боялся, что он будет приставать ко мне с расспросами, увидав, что я весь мокрый. Мы сняли с удочек пять рыбин и отправились домой.

Пока мы отдыхали после завтрака, я размышлял про себя, какое придумать средство, чтобы отец и вдова не могли выследить меня. Это было бы вернее, нежели положиться на счастье и надеяться, что они меня не скоро хватятся и не успеют догнать. Покуда я не мог придумать ничего путного, между тем отец встал на минуту напиться воды и сказал мне:

— В другой раз, коли услышишь, что кто-нибудь бродит вокруг избушки, смотри, разбуди меня, слышишь? Не для добра он здесь шатается. Я его пристрелю. Так разбуди же меня непременно!