Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

Он опять завалился спать, но его слова навели меня на очень удачную мысль. Я нашел средство устроить так, что никто и не подумает гнаться за мной.

Часов около двенадцати мы вышли из лачуги и пошли вдоль берега. Течение было очень быстрое, уносившее пропасть досок и лесу. Вдруг видим: плывет часть бревенчатого плота — двенадцать бревен, скрепленных вместе. Мы подъехали на ялике и причалили плот к берегу. После этого мы пообедали. Всякий другой на месте отца выждал бы до конца дня, чтобы поживиться еще чем-нибудь, но он был не из таких. Для него дюжины бревен достаточно для одного раза — ему не терпелось сейчас же отвести их в город и продать. И вот около половины третьего он запер меня, сел в ялик и поехал с плотом на буксире. Я был уверен, что в эту ночь он не вернется. Я подождал некоторое время, потом вытащил пилу и принялся подпиливать бревно в стенке. Прежде чем он успел переправиться на другой берег, я выкарабкался вон через свою лазейку.

Потом, захватив мешок с мукой, я перетащил его в то место, где была спрятана моя лодка, как и кусок свинины, и бутыль с водкой; взял я также весь запас кофе и сахару, что был в доме, и все огнестрельные припасы, взял бадью и флягу, взял жестяное блюдце с чашкой, старую пилу, оба одеяла, котелок и кофейник; прихватил удочки, спички и остальное все, что стоило хоть грош. Словом, обобрал хижину дочиста. Мне нужен был топор, но в избушке был всего один, на дровах, его я не хотел брать, на это у меня были свои причины. Под конец я взял и ружье — теперь все было готово!

Я таки порядочно наследил, вползая в нору сто раз и вытаскивая столько вещей. Поэтому я исправил это, как мог, снаружи, замел свежие следы и скрыл опилки. Потом уложил на место выпиленную часть бревна, подпер ее камнями снизу, так как бревно не совсем касалось земли. Да и кто станет рассматривать, что бревно подпилено на задах лачуги? Туда никому и в голову не придет заглянуть.

Вплоть до самой лодки тянулось место, сплошь заросшее травой, так что я не оставил следов, Уладив все это, я постоял на берегу, глядя на реку: все благополучно, никого не видно. Захватив ружье, я пошел в лес охотиться на птиц; вдруг вижу дикого поросенка; свиньи быстро дичают в этой глуши, как только убегут с фермы. Я пристрелил зверька и унес его с собой.

Потом я взял топор и принялся выбивать дверь. Не просто было одолеть крепкий дуб! Покончив с этим, я поднес поросенка вплотную к самому столу, разрубил ему горло и положил на землю, чтобы вытекла кровь, — я говорю «на землю», потому что досок там не было, а просто плотно притоптанный земляной пол. Затем я отыскал старый мешок, набил его крупными камнями — сколько хватило сил тащить — и поволок тяжесть от лужи крови к двери и дальше по лесу до самой реки, сбросил его в воду, и он тотчас же пошел ко дну. С первого же взгляда можно было догадаться, что какую-то тяжесть тащили по земле. Жалко, что не было со мной Тома Сойера — ему, наверное, понравилось бы это приключение, и он внес бы в это дело свою фантазию; никто не может сравниться в штуках такого рода с Томом Сойером.

Наконец, я вырвал у себя клок волос, старательно выпачкал топор в крови, смешанной с волосами, и забросил его в угол. Поросенка я осторожно прижал к груди под курточкой (чтобы не капала кровь), отыскал удобное место и бросил его в воду. Теперь у меня мелькнула новая мысль. Я пошел к лодке и принес назад в лачугу мешок с мукой и свою старую пилу; мешок я положил на обычное место, проделал в нем пилой дырку в верхней части: ножей и вилок у нас не было — отец, когда стряпал, все делал складным ножом. Потом я отнес мешок ярдов за сто по траве, между ив, к востоку от лачуги, к мелководному озеру шириной в пять миль, заросшему тростником; там водилось много уток в известное время года. По ту сторону из него вытекал ручеек, который протекал на большое расстояние и терялся где-то вдали, но с большой рекой не соединялся. Мука высыпалась из мешка, оставляя след по пути до озера. Там я уронил отцовский оселок, как будто бы невзначай. Потом завязал дырку в мешке веревочкой, чтобы мука больше не высыпалась, и отнес его обратно, вместе с пилой, в свою лодку.

Между тем почти стемнело; я спрятал лодку под ивы, нависшие над берегом, и стал ждать, когда взойдет месяц. Перекусив кое-чего, я прилег в лодку выкурить трубку и обдумывал свой план. Я рассуждал так: отец непременно обратит внимание на след, оставленный на траве мешком, набитым камнями, и обыщет реку в уверенности, что мой труп брошен в воду. Потом он заметит следы муки вплоть до озера и исследует весь ручей, вытекающий оттуда, в поисках разбойников, которые убили меня и украли все вещи. Разумеется, сперва он поищет мой труп на реке. Но скоро это ему надоест, и он перестанет обо мне тревожиться. И прекрасно: я могу остановиться, где мне вздумается, Джексонов остров — самое подходящее место; я знаю его отлично, и никто туда за мною не явится. По ночам я могу ездить в город и украдкой брать, что мне нужно. Да, решено: Джексонов остров годится.

Я порядочно утомился и первым делом заснул. Проснувшись, я в первую минуту не мог сообразить, где я нахожусь, и стал испуганно озираться. Потом мало-помалу припомнил все. Река расстилалась передо мной на много-много миль. Месяц светил так ярко, что я мог сосчитать плавучие бревна, тихо скользившие по течению, точно черные тени. Кругом стояла мертвая тишина; казалось, было поздно, я даже чуял носом, что уже за полночь… (Вы понимаете, что я хочу сказать — я не знаю, как это выразить словами.)

Я потянулся, зевнул и только собрался встать и пуститься в путь, как вдруг услыхал какой-то звук над водой. Я насторожил уши. Скоро я догадался, в чем дело, — то был глухой, равномерный звук весел, повертывающихся в уключинах, — это всегда слышно бывает издалека в тихую ночь. Я выглянул из-за ивовых ветвей, вижу — вдали плывет ялик. Сколько там человек — я не мог разобрать. Ялик стал подплывать ближе, и, когда он поравнялся со мной, я увидал, что там всего один человек. Ну, думаю, может быть, это отец, хотя, по правде сказать, я не ожидал его так скоро. Он плыл по течению, остановился немного пониже меня, потом повернул к берегу в тихую воду и прошел так близко, что я почти мог коснуться его, если бы протянул руку. Да, это был отец, без всякого сомнения, и вдобавок трезвый, — это можно было понять по тому, как он управлял веслами.

Не теряя ни минуты, я уже скользил вниз по течению, потихоньку, в тени берега. Проплыв мили две с половиной, я направил лодку на середину реки, рассчитав, что скоро мне придется проехать мимо пристани, и, пожалуй, кто-нибудь еще окликнет меня. Я поставил лодку между плавучими бревнами, лег на самое дно и поплыл по течению. Я лежал на спине, отдыхал, курил трубочку, поглядывая на небо, — ни облачка… Небо кажется таким бесконечно глубоким, когда лежишь на спине и глядишь вверх при лунном свете; я этого прежде не знал! А как далеко можно слышать в такую тихую ночь! До меня доносились голоса с пристани. Я слышал каждое слово. Один человек сказал, что теперь пойдут длинные дни и короткие ночи. Другой отвечал, что нынешняя ночь будет не из коротких, и чему-то засмеялся, другие засмеялись тоже; потом он разбудил еще одного человека и повторил ему свою шутку, но тот не засмеялся: пробормотал что-то сердито и попросил оставить его в покое.