Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

Все восторженно слушали плавную речь де Шалона. Умение столь свободно и гладко говорить, а главное, столь остроумно! Постоянные обращения к Дамьену вызывали зависть к нему.

— Вы непоследовательны, — голос Лорана де Венсана прозвучал не вызывающе, но уверенно. — Ваша собственная идея связана с Церковью, но это тоже идея, и она господствует в обществе, а вы ей служите. Чем она лучше служения социализму?

Отца де Шалона удивило вмешательство в разговор де Венсана, до этого Лоран не принимал участие ни в каких разговорах, довольствуясь ролью внимательного слушателя. Между тем все ждали его ответа. Де Шалон не затруднился.

— Если объяснить это тебе… — отец Гораций особо выделил это слово. — Чем она лучше? Человек Бога несёт в себе Бесконечность и, делясь ею со всеми, остается бесконечным, ибо Бесконечность неисчерпаема. У меня есть всё. Сторонники же этих новомодных учений, по моим наблюдениям, не имеют в себе ничего — и упорно хотят разделить это со всеми. Но мне их «ничего» не нужно. У меня есть — всё. Я, граф Гораций Ансельм де Шалон — дал Богу обет нищеты, безбрачия и послушания. Я служу Богу. Что социализм даст мне, человеку Бога? Что он вообще может мне дать? Разве что идею теплого стойла и сытного пойла? Но мне это не надо. Я отрёкся от них ради службы Богу. А больше у социализма ничего нет. Но разве он нужен тебе? Тебя угнетает твой аристократизм?

Лоран сделал вид, что не слышал вопроса. Но тут неожиданно вперед подался угловатый Потье, сидевший на скамье совсем рядом. На лице его, чуть перекошенном, возле виска подергивалась голубоватая вена.

— Вот вы говорите… Служить Господу. Но ведь не каждый призван к такому служению! Если ни одна твоя молитва не доходит до Бога — ведь, это значит, что Господь отторгает тебя? Что ты не избран и не нужен Ему?

Отец Гораций напрягся. То, что мальчики заговорили — в ожидании экипажей — его не удивило, и было им отчасти спровоцировано. Но такого откровения от Потье он не ждал и не был готов к нему.

Важно было не ошибиться.

Гораций поднялся, резко, но осторожно подхватил Гастона и поставил на ноги. Столь же резко подтолкнул его вперед по мощённой дороге и пошёл за ним следом, провожаемый испуганными взглядами Филиппа и Дамьена, и недоумённым взором Лорана де Венсана. Они отошли достаточно далеко, и тут отец Гораций, протянув руку к плечу Гастона, развернул его и упёр спиной в древесный ствол старого вяза. Наклонился, словно завис над ним, упершись руками в ствол.

— Я увёл тебя от всех, Потье, ибо то, что я скажу, предназначено только для тебя. С глупцом я говорил бы как с глупцом, но с тобой так не получится. Не обессудь же. Господь слышит тебя. Слышит сквозь твой ропот, сквозь твои жалобы, сквозь дурной страх безумия, данный тебе в искушение. — Гастон побелел и стал хватать ртом воздух. — Ты сам способен понять, что твоя душа велика — пойми же, что она нуждается в великих и страшных искушениях. Ты умён и понимаешь, что способен понести, а чего — не вынесешь. Бог незримо — самим твоим пониманием — держит тебя. Избегай же непереносимого, но с выносимым — смиряйся и не ропщи. Все промыслительно, что бы ты сам по своей юношеской глупости не думал об этом. — Он откинулся от ствола, и снова взглянул на Потье. Тот закрыл глаза, и его белое лицо в обрамлении черных волос казалось лицом мертвеца. Де Шалон чуть заволновался, не переусердствовал ли он, упаси Боже? — но тут Гастон открыл глаза. Несколько минут он просто молча стоял, потом глубоко вздохнул и, чуть пошатываясь, пошёл было к д'Этранжу.

Но его догнали слова отца Горация.

— Во время вакаций трижды в день вам надлежит прочитывать девяностый Псалом Давида, выучив его наизусть. И я уповаю, юноша, что подлинно увидите вы «очами своими возмездие нечестивым» и избавитесь от призраков Бисетра….

Гастон споткнулся, но, подхваченный отцом Горацием, не упал. Оставшиеся двадцать шагов он шёл, шатаясь как пьяный, и едва не свалился на руки ошеломлённого Филиппа д'Этранжа, уже ждавшего его возле подъехавшего экипажа. Отец Гораций же махнул рукой, подзывая Дамьена де Моро, тоже в изумлении наблюдавшего за возвращением к ним его учителя и бледного, потрясённого Потье. Молча смотрел на отца Горация и Аврелий Сильвани.

Лоран де Венсан к тому времени уже уехал.

Когда карета д'Этранжа выехала за ворота коллегии, Филипп долго не решался спросить Гастона о его разговоре с отцом де Шалоном, видя, как тот потрясён и взволнован. Дофин укутал друга пледом, заметив, что Потье сильно знобит, и решил не приставать к Гастону. Когда придёт в себя — сам всё расскажет.

Филипп любил и жалел Потье, знал беду Гастона и горестным состраданием влёкся к нему, полагая, что другу просто не повезло. История же самого Потье превратилась в трагедию неожиданно. Мальчишку воспитывал гувернёр, изредка он видел отца, неизменно занятого делами. Мать его, как сказал ему отец, умерла родами, Потье не помнил её. Детство мальчика было спокойным и почти безмятежным до тех пор, пока отец не получил известия о том, что сестра матери Гастона, его свояченица, при смерти. Женщина хотела оставить своё имущество маленькому племяннику, ибо сама она никогда не была замужем и не имела детей.

Отец привез двенадцатилетнего Гастона в парижское предместье, где та проживала. Пока документы о дарственной оформлялись у нотариусов, малыш бродил по улицам квартала. Его удивляло, что некоторые дома вспоминались ему. Он видел угол строгого особняка с длинными окнами и понимал, что за ним будет церковь. Он проходил за угол — и выходил на готический храм, притаившийся за резной оградой. Он откуда-то знал, что в соседнем квартале обязательно будет рынок — и вскоре выходил на него. Эти странности скоро оформились для него в понимание, что он когда-то жил здесь. И едва он подумал об этом, как оказался возле старого дома с чугунными воротами, из которых медленно выходила древняя старуха.

Восприятие возраста искажено на шкале времени, детство видит зрелость старостью, а старость — ветхостью. Возможно, женщине было не более семидесяти, но мальчонке она показалась столетним призраком. Но неожиданно призрак обратился к нему, изумленно вопросив скрипучим голосом, не Гастон ли Потье стоит перед ней? Мальчик изумился. Старуха же безошибочно назвала имя его матери — Клоди Лебель, и имя отца — Жерар Потье.

— Я была подругой твоей бабки и крестной твоей матери, малыш, — объяснила она, — помню и день твоего рождения. Словно злой демон чёрными крыльями накрыл род Лебелей…. Твоя бабка сошла с ума, мать не смогла выжить… — Старуха тупо смотрела слезящимися глазами вдаль, — только бы тебя миновало несчастье рода, Гастон. Молодые должны жить, — она побрела по тротуару к церкви.