Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

Гастон не всё понял, но услышанное страшно подействовало на него, его необычное поведение отметил и отец, увидевший сына вечером. У мальчика начались нервные судороги и появилась лихорадочная возбудимость. К ночи он был в жару. Поправлялся медленно, но едва смог вставать — его тетка уже умерла, — задал отцу столь томящий его вопрос о судьбе бабки и матери. Это правда? Жерар Потье тяжело вздохнул. Да, его теща действительно страдала припадками и приступами сильных головных болей, а через год после его свадьбы сошла с ума. Её отвезли в Сальпетриер, потом перевели в Бисетр.

— Клоди говорила, что мать больна, но такого исхода никто не ждал. После того, как она сошла с ума и её увезли, Клоди не смогла доносить тебя, начались схватки. Ты, как сказал доктор, не должен был выжить, но с тобой был Господь. Пять лет после смерти твоей матери я оставался здесь, потом решил вернуться на родину, в Безансон.

…С тех пор угнездившийся в глубинах мозга патологический страх безумия медленно отравлял Гастону жизнь. К несчастью, Потье был весьма впечатлителен. Один и тот же кошмарный сон, в котором фигурировала страшная чёрная старуха, предрекающая ему безумие, преследовал его ночами. Через год, не выдерживая разрывавшей душу муки, Гастон рассказал об этом д'Этранжу, заметившему его состояние. Он пожалел было о своей откровенности, но Филипп ответил на его искренность сочувствием и преданностью.

Гастон обрёл тогда друга.

Но и врага. Они разговаривали в пустой спальне, однако, их, Бог весть как, подслушал Лоран де Венсан, с тех пор начавший угрожать ему, что расскажет всем, чтобы опасались умалишенного. Лоран ничего не требовал за молчание — лишь безнаказанно издевался, надрывая и без того больную душу. С тех самых пор Потье сначала неосознанно, а потом и сознательно стал играть сумасшедшего. На первых порах он не понимал себя, что просто делал то же, что страдающий зубной болью, который упорно норовит прикоснуться языком к больному зубу, но, став старше, Потье понял, что приближая к себе томящий и убивающий его ужас, просто старается победить его, раздавить в себе. Правда, по мнению дружка Филиппа, выглядел он не столько сумасшедшим, сколько шальным сумасбродом и полоумным чудаком. «Для безумного ты слишком умный», насмешливо ронял д'Этранж, но слова эти не обижали, но утешали Потье.

Неожиданные, но столь властные и подавляющие его сознание слова де Шалона подействовали на возбужденный мозг Гастона, как ледяная вода на раскалённую сковороду — вода закипела и испарилась, однако, охладила горячий металл. Сказанное отцом Горацием было более впечатляющим, нежели проронённое тогда старухой, и запало в его душу глубоко и сильно. Пока сознание Гастона было перевозбуждено, он не давал себе полного отчета в своих чувствах, и был благодарен Филиппу за молчание и отсутствие праздных вопросов. Сам Потье лихорадочно соображал, недоумевая и удивляясь — слишком много в пророческих словах отца Горация соответствовало страшной правде. Но слова учителя были не приговором, а казались утешением. Отец Гораций будто жалел его и успокаивал. Эхом отозвался в ушах Потье и последний наказ де Шалона. Девяностый псалом. Девяностый псалом. Девяностый псалом…

Первое, что Потье достал по приезде со дна распакованного саквояжа, была его маленькая Библия. Д'Этранж с удивлением наблюдал, как боязливо и трепетно листает Гастон страницы, как побледнел, найдя искомое, как долго боялся заглянуть в него.

Но его догнали слова отца Горация.

«…Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона. «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое…»

Слёзы заливали лицо Гастона, Филипп всерьёз испугался, боясь и оставить Потье в таком состоянии, и позвать кого-либо. Но, к его радости, тот быстро успокоился, совершенно пришёл в себя и воспрянул духом. На лице Гамлета засветилась улыбка ликования, он выразил готовность перекусить с дороги и прогуляться по городу. Д'Этранж удивленно покосился на дружка и потащил его в столовую, рассчитывая, что во время прогулки наконец узнает все. Так и вышло, но…

Рассказ Потье ошеломил д'Этранжа. Может ли это быть? «Ты ничего от себя не добавил?» Вопрос этот не был оскорбительным для Гастона — он и вправду, по тонкости психики и восприимчивости натуры часто путал сон и явь, рассказывая о ночных видениях, как о реально случившемся. Однажды, post mediam noctem visus, cum somnia vera15, Гастону приснилось, как Дюпон сказал ему, что его, Потье, вызывает отец ректор. Проснувшись, Потье направился к отцу де Кандалю, а узнав, что его не вызывали, обратился с претензиями к Дюпону — зачем тот подшутил над ним? Мишель ошарашено уверял его, что и не думал его разыгрывать, и вообще ничего не говорил ему ни о каком отце ректоре, вполне резонно предположив, что тому это просто приснилось…

Но теперь Гастон уверенно утверждал, что ничего не выдумал. Каждое слово отца де Шалона звенело в его ушах. А главное, главное-то! Отец Гораций предрёк, что очами своими он, Потье, увидит возмездие нечестивым!! Это из псалма!

— Видишь, я был прав! — восторженно и исступлённо произнёс Гастон, — надо уповать на Господа! И Он не оставит нас! На аспида и василиска наступим, и раздавлен он будет!!

В отличие от своего дружка Потье, д'Этранж, как уже говорилось, не был тонкой натурой. Психика юноши была неимоверно устойчива. Филипп обладал практичным живым умом, явь со снами он никогда не путал, да и вообще никогда не помнил своих снов. Дофин не был груб или чрезмерно прагматичен, ему не были чужды ни милосердие, ни сострадание, он даже считал себя романтиком. Романтиком, но не праздным мечтателем, верящим в чудеса! Тем более — не мистиком, как Потье. Дофин тяжело вздохнул, выслушав ликующие пророчества Гастона. De tripode dictum… С треножника это сказано, и сбудется с той же степенью вероятности, с какой под Рождество зазеленеет дуб, что высится на въезде в коллегию. Но ликующее настроение Потье, теперь не покидавшее его, радовало Филиппа. Тот за несколько минут вызубрил наизусть девяностый Псалом Давида и на разные лады распевал его, был остроумен, жизнерадостен и весел. У него прошли судороги в ногах, и на щеках появился румянец. Потье обрел уверенность в себе и успокоился. Даже ел за двоих.