Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

— Я… ты мне ничем не обязан, но… — Гастон помедлил, — я могу спросить… Нет-нет, не о том… — замахал он рукой, заметив потемневший взгляд Дюпона. — Ты виноват в этом?

Потье хотел уточнить, но этого не потребовалось. Мишель вздохнул.

— Из тех определений справедливости, что ты тогда привёл на дебатах, я согласен с евангельским. «Коемуждо по делом его». Да, это справедливо. Но когда ты ни за что ни про что получаешь за дела другого… За свои грехи я отвечать готов, но меня вынуждают платить по чужим векселям. Это не моя вина.

— И ты, как и Филипп, готов… «устранить несправедливость»?

Дюпон усмехнулся. Он понимал с полуслова.

— «Собаке — собачья смерть?» Нет, не готов. Был бы готов — его бы уже не было. Я… почему-то верю, что всё… обойдётся. — Мишель поморщился. — Во всяком случае, лучше отвечать за чужой грех, чем брать на душу свой, да ещё такой. А, что, д'Этранж думает, что он сможет? — Дюпон недоверчиво наморщил нос, явно сомневаясь в серьёзности угроз Дофина.

Потье безнадежно махнул рукой.

— Он отводит душу в разговорах, только и всего.

Дюпон снова взглянул на Гастона.

— А он… Филипп… Он виноват в том, чем давит эта мразь?

Потье отрицательно покачал головой.

— Нет.

— А ты?

Вопрос был задан спокойно, Потье снова отрицательно покачал головой, потом неожиданно вздрогнул.

— Господи, а ведь если де Шалон прав, я скоро избавлюсь… Но нет, — снова помрачнел Гастон, — Венсан из мести, просто по злобе, ударит по д'Этранжу. Откуда он взялся, этот калибан? Я и не замечал его…сер, никчемен, бессилен, глуп к тому же. Ведь он вправду страшно недалёк, ограничен. Отец Гораций говорит, что все промыслительно…Как хочется верить в это.

— Отец Гораций тебе нравится?

— Да. И отец Дюран тоже. Я даже думал… довериться им. Но д'Этранж против. Я понимаю его. Они могут оказаться бессильны, а эту тварь, как змею, шевелить опасно. Бог весть, что выкинуть может.

— А чем он прижал Дамьена?

Потье скосил глаза на Мишеля.

— Не знаю. Мы не настолько близки, чтобы он со мной откровенничал, — Потье вздохнул. — А, кстати, зря. Если бы мы держались вместе…

Дюпон пожал плечами.

— Что это даст, когда он угрожает каждому в отдельности? Даже если ты освободишься, сам же говоришь, ты побоишься пнуть его из-за Филиппа. Не можем же мы убить его…

— Д'Этранж считает это единственным выходом. Правда, он и муху убить неспособен. Скорее, с Лораном покончит наш Котёнок.

Мишель усмехнулся.

— Да уж.

Это ироничное замечание, походя уронённое Мишелем, как ни странно, имело продолжение. Как раз на следующий день произошёл почти неприметный случай, когда на перемене де Венсан, проходя мимо Котёнка, неожиданно злобно пихнул его к стене. Эмиль, не ожидавший удара, едва удержался на ногах, и тут внезапно по обе стороны от де Галлена, не сговариваясь, появились Дюпон и Потье. Мишель, несмотря на стоицизм натуры и свойственное ему терпение, стал уставать от выходок негодяя, а Потье, поверив отцу де Шалону, перестал бояться разглашения обстоятельств, которыми угрожал ему де Венсан. Оба они медленно подходили к Лорану, и на лицах обоих промелькнуло, надо полагать, нечто, испугавшее де Венсана. Он бросился бежать, но, споткнувшись, растянулся на паркете. Ни Мишель, ни Гастон не стали догонять его, но, повернувшись к нему спиной, начали утешать разозлённого Котёнка, уговаривая его не обращать внимание на это ничтожество. Вышедший в рекреацию Дюран вздрогнул, заметив взгляд, который поднявшийся на ноги и отряхивающийся де Венсан бросил на Эмиля и Дюпона с Потье.

В нём была нескрываемая ненависть.

В игнатианских учебных заведениях считалось, что трезвое знание о мире позволяет отличать добро от зла и помогает самосовершенствованию. Весь класс отцы-иезуиты разделяли на два состязательных лагеря, один из которых назывался Римом, другой — Карфагеном. Практиковалось также усиленное применение внешних отличий и наград. Каждый день, за основательное знание урока достойнейшие ученики получали награду, напротив, отставшие пересаживались на особые парты, а иногда получали и внешние знаки позора — дурацкий колпак или ослиные уши. Отличившиеся на репетициях приобретали почетные звания преторов, цензоров и декурионов, с которыми связывались некоторые льготы и преимущества, они же привлекались и к надзору за остальными учениками.

С того времени, как закончились осенние вакации и были проведены опросы усвоенного, своеобразные экзамены, — место первого ученика уверенно занял Гастон Потье. Он же получил звание декуриона класса. Второе место делили д'Этранж и де Моро, проверочная работа по математике, однако, скорректировала результаты, и их обоих потеснил Дюпон. Котёнок благодаря муштре Дюрана преуспел в латинском, и получил за особые успехи в латыни звание претора.

Впервые в жизни.

Но, хоть Эмиль и не замедлил похвастаться этим в письме домой матери, гораздо больше он гордился другой победой. Де Галлен выиграл поединок у ученика из класса отца Аврелия Люсьена Эрве — худенького паренька его сложения по кличке Кролик. Победа Котёнка над Кроликом была, в общем-то, победой Дамьена де Моро, чьим учеником был Котёнок, над Франсуа де Мирелем, готовившим Кролика. Кто-то увидел в ней победу отца де Шалона над отцом Аврелием, а некоторые прозревали в исходе поединка даже победу прогрессивной французской школы над итальянской. На самом деле, как полагал отец Гораций, Котёнок просто сумел воспользоваться вначале поединка небольшим позиционным преимуществом, а после — случайным замешательством Кролика после обманного выпада Эмиля.

Тем не менее, победа была налицо, и счастье Котёнка не имело границ.

Филипп д'Этранж проиграл поединок Камилю Леметру, Потье выиграл у Леона Нуара.

Но дальше случилось невероятное. После «салаг» в спор вступили «учителя» — Франсуа де Мирель с Дамьеном де Моро. Поединок был опасным и яростным, и почти до последнего итог его был неясен, но вскоре стало понятно, что при равенстве подготовки, Дамьен просто оказался выносливее. Котёнок с разбега бросился в объятья де Моро, с апатичной улыбкой поздравил отца Горация и отец Аврелий, и тут по старому турнирному обычаю декурион соседнего класса Этьенн Ларю выкрикнул формулу, призывающего всякого, кто желает, сразиться с победителем.

Никогда и никто не выходил. Но тут со странной, застывшей и неживой улыбкой на корт вышел Лоран де Венсан. Дамьен побледнел и бросил мрачный взгляд на Горация де Шалона. Тот знал, что Лорана нельзя назвать опасным соперником, кисти его рук были слабы и лишены гибкости, де Венсан не отличался ни подвижностью, ни силой удара, тем сильнее удивил отца де Шалона остекленевший взгляд Дамьена — в нём читалась запредельная боль.