Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…»

Лиля не плакала, когда хоронила отца. В семь лет потеряв мать и в утешение получив кошку Касю, она чувствовала, что произошло что-то страшное и непоправимое. Она понимала, что никогда больше не сможет обнять маму за шею, засыпая, прижаться к ней, что никогда не услышит простую мамину колыбельную и никогда не поест любимых блинчиков, которые она пекла Лильке на завтрак.

После смерти сестры Марина помогла родителям очень выгодно разменять Ольгину квартиру на двушку с небольшой доплатой. Зоя Тучкова работала на жилищном обмене, она подыскала Марине подходящий вариант. Менялась почти спившаяся женщина, но не утратившая остатков человеческого и пока еще способная к каким-то социальным телодвижениям – разговорам, договорам, общению с нотариусом. В результате эта женщина получила деньги и Ольгину однушку, а Маринкины родители переехали в новую полуторку-хрущевку, оставив дочери трехкомнатную квартиру. Новую – в смысле совершившегося факта. В реальности это было убитое многодневными запоями жилище, провонявшее дешевым куревом, паленой водкой, грязной одеждой и еще чем-то, чем пахнет нищета и безнадега. Иван Иванович, как обычно, сам все покрасил, побелил, нарисовал очередные кубики на стенах, обклеил кухню фотографиями цветов. Дальнюю, поменьше, комнату отдали Лильке, там они спали вместе с Тамарой Николаевной.

В тринадцать, похоронив отца и потеряв его второй раз, она закрылась от всего мира в своей крошечной комнатушке. Бабушку Тамару Лилька пускала к себе редко. Она что-то рисовала, писала, кому-то звонила и почти никогда не делала уроков. Но учебу в школе закончила, на удивление, совсем неплохо. Поступила в техникум, а еще через семь лет окончила университет без единой тройки.

***

– Маринка, давай съездим со мной за шмотками? – Зоя только что вернулась из Стамбула с партией диван-дейков, блузочек и лосин.

– Ты что? Я боюсь.

– Ну я же езжу. Уже два раза ездила. Отвезла четыреста долларов, продала почти на девятьсот.

Целых два раза за границей. Бывалая, уже знает, что к чему.

– Ого! И что, так можно?

– А кто не дает? Мы с Нинкой моей, женой брата, ты ее знаешь, первый раз ездили на корабле, но укачивает сильно. Второй раз – на автобусе от Болгарии до Турции. Там, правда, перевал приходится ночью проходить, но нам включали телевизор, зашторивали окна, и нормально. Я вложила уже восемьсот. Получила около двух тысяч!

«Две тысячи долларов… это можно купить стиралку, холодильник новый, себе что-нибудь». Марина вспомнила «Юрюзань», который в морозилке вместе с холодом выдавал на-гора снег, а стирали они с матерью руками, и постельное, и детское.

– Маринка, поехали! Ты вообще без денег. Себе накупишь, и на жизнь останется.

– А ты где все продаешь?

– У меня на рынке есть место. Что-то в коммерческий сдаю. Давай поехали! Загранпаспорт есть?

– Нет, конечно.

– Давай оформляйся, и сразу едем.

Где Марина будет брать деньги на поездку, она не думала. Их просто взять было неоткуда.

– Вова, денег не дашь?

– В смысле?

– Без смысла. Денег, говорю, мне надо.

– На кой тебе?

«Действительно, – думала Маринка, – на кой бабе с ребенком деньги?»

– Я в Турцию с Зойкой еду.

– На блядки?

– Вова, у тебя одни блядки на уме. На закуп. Мне четыреста долларов надо.

– А ху-ху не хо-хо?

«Вот сволочь! Сволочь и хам». Но Марина решила запихать свою гордость подальше ради благого дела.

– Вова, я серьезно. Давай займем у кого-нибудь.

– Чтобы занять у кого-нибудь, надо найти кого-нибудь, а потом надо, чтобы у кого-нибудь было что-нибудь.

– Давай у Кузьмича попросим.

Кузьмич – проректор в институте. Интеллигентный, ухоженный бабник.

– Проси.

– Ну и попрошу.

Кузьмич дал двести долларов. Еще сто дал Иван Иванович.

– Маринка, бери с собой ненужные вещи, какие-нибудь ношеные, старые, – Зоя давала дельные советы.

– Конспирироваться будем?

– Продавать их будем. Там на местном рынке они по дешевке все берут. Но в итоге может набраться приличная сумма.

– Вообще все что угодно брать?

– Все! Отцовские костюмы бери, местные от них балдеют, думают, фрак, по-любому. Лифчики свои и материны, трусы бери. Вообще – все!

– И трусы ношеные?!

– И трусы!

– Обалдеть! Неужели кто-то живет хуже нас? А оттуда тогда что повезем, если там и трусов нет?

– Трусы там есть. И еще какие! Там все есть. Но за копейки там мусор заберут. Социальная несправедливость и расслоение населения есть везде. Даже в Турции.

Маринка не стала углубляться в политэкономию, она прикидывала в уме, что у нее есть кроме трусов для бартерного обмена с населением дружественной страны. Набралось прилично. Два отцовских кримпленовых костюма образца семидесятых, старые материны платья, плащи, хранившиеся на случай ядерной войны, блузки, юбки и, конечно, женское и мужское белье, поношенное, но постиранное и даже поглаженное для придания ему товарного вида. Еще Зоя подсказала купить игрушек. Марина купила пластмассовых пупсов, барабанчиков и механических бегемотиков, поедающих шарик на веревочке.

Тамара Николаевна к идее заграничного бизнеса отнеслась с опаской и скептически.

– Смотрите, чтоб вас там не украли! А то рот разинете, и ищи вас! Или деньги сопрут.

– Мама, не каркай, и так тошно!

Вещей набралось на большой старый чемодан. Для денег Марина купила сумочку, которая пристегивалась ниже талии, в спортивные дорожные штаны мать изнутри пришила Марине карман, чтобы деньги разделить. Храните яйца в разных корзинах.

– Господи, как бичиха! – Марина смотрела на себя в зеркало. – Штаны дурацкие, куртка толстая, рожа страшная.

– И хорошо, что страшная! Нечего перед кавказцами наряжаться, утащат!

– Мама, какие кавказцы? Там турки.

– Еще хуже!

– Зойку же не утащили.

– А тебя, дуру полоротую, и не спросят.

Сейчас Марина не обращала внимания на Тамарины прогнозы, не до этого. Она так волновалась, что не могла ни есть, ни спать. И очень переживала из-за того, что придется первый раз оставить Машку одну.

– Езжай давай! Я с ней управлюсь. Ты, главное, там рот не разевай, деньги береги и паспорт. Четыре дня быстро пролетят.

Марина сидела на диване, на коленках, прижавшись к матери, умостилась Маша, держа в руках растрепанную куклу. «Придется грудь перетягивать». Марина до сих пор не отучила дочь от груди.

– Мам, чем грудь-то перетянуть?

– Марлю дам. Широкую.

Марина вдруг почувствовала недомогание. Потянуло где-то около почек. Потом боль оттуда опустилась в мочевой пузырь и превратилась в непрерывное жжение.

– У-у-у, миленька моя, да у тебя цистит! Это в дорогу-то!

Марина бегала в туалет каждые пять минут. Она плакала от досады, от боли, от предстоящей разлуки с ребенком, от своей бестолковой жизни.