Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…»

– Вова, пошли, я вас с Олегом познакомлю! – Аллочка затушила сигарету и взяла с кухонной тумбы бокал с шампанским.

– Знакомьтесь! Олег, это Володя, Маринин муж. Это Марина, ну, вы виделись.

– О! Алка! А мы тут с Калугиным за жизнь пытаемся поговорить! – толстая соседка пыталась налить водку в стопку Олега. – Будешь?

– Нет, спасибо, – Олег брезгливо отодвинулся подальше от стола.

Крошки, кусочки хлеба и небольшие горки винегрета уже сложили на скатерти праздничную мозаику. Олег сидел на подлокотнике дивана. Он равнодушно кивнул Марине, так же отстраненно пожал Володе руку.

– Я – курить, – Калугин встал, стряхивая с джинсов невидимые пылинки.

«Как же он красив…» – Маринку обуяли такая тоска и безнадега, что на глаза навернулись слезы.

– Улыбочку! – Аллочка достала фотоаппарат и попыталась запечатлеть радостное застолье.

Володя закрыл лицо ладонью. Он всю жизнь панически боялся, что его изображение попадет в КГБ. Такая вот причуда. Боялся, что телефонные разговоры его пишутся, и вообще, за ним периодически следят. Видимо, этот страх ему внушила мать, не раз умиравшая на лесоповалах ГУЛАГа. Страх возврата гонений жил с Володей всегда. Сейчас уже и время не то, и люди не те, и в стране демократия. А он жил, как нашкодивший перед Родиной.

– И страна осталась та же, и люди еще похлеще, и демократия твоя рисованная, – Вовка пытался объяснить наивной Марине, что мы все под колпаком у Мюллера. Марина считала это полнейшей глупостью и фобией.

На той, Аллочкиной, фотографии красивая веселая Марина широко улыбалась, махая в камеру рукой; ссутулившийся Вовка, отвернувшись, закрылся от камеры рукой. Ячейка общества, да и только. Она – надежда, стремление жить и состояться. Он – страх, безнадега, жизнь одним днем, мозги и талант, залитые водкой.

В квартире было очень жарко. Марина встала и пошла в ванную комнату ополоснуть лицо.

– Света, здесь же одно быдло… – донеслось до нее, – пошли отсюда, отметились – и довольно. Здесь воняет, как в бичарне. Я не могу ни сидеть, ни стоять, ни, тем более, что-то есть и пить.

– Олежка, потерпи, неудобно сразу уходить. Потерпи, хорошо? – умолял Светкин голос.

Марина незаметно чуть высунула голову из-за двери и увидела, как Света прижалась к Олегу, гладя его длинные, ниже плеч, волнистые русые волосы. – Ну пожалуйста, сделай вид хотя бы ради меня, что все хорошо. Олежа, ну пожалуйста!

– Блин, Света, только ради тебя. Что вообще тебя связывает с этой набитой дурой?

– Ты про Алку?

– Про Алку. Она же тупая вообще, как дерево!

– Да ничего. Я ей шила по мелочи, ей и ее подружкам.

– У нее из подруг одна Маринка Беловольская на женщину похожа.

– Ну ты сравнил. Маринка из старого еврейского рода, породу не сотрешь ни друзьями, ни водкой.

– Вот и я про то же. Где, кстати, Беловольская сейчас?

– Она жизнь устраивает. Пытается с ПМЖ замутить, хочет валить из страны.

– Они что, с Гришей расстались?

– На грани. Почти. Она там с визой что-то мутит.

– Я бы тоже отсюда свалил, на хрен.

– Да ладно тебе, Олежка. Давай лучше выпьем.

– Слушай, Свет, принеси, а? Не хочу туда, к этому быдлу. Небось, и водка еще паленая. Бр-р! – он передернул плечами.

– Несу, котенок!

Марина стояла у умывальника, затаив дыхание. «Быдло. Они там все быдло. Они там – это и я…» Ей стало ужасно противно. Тошнота подступила к горлу. «Стыдно… как стыдно. Но почему? Все – быдло… Да, Мариша, открой-ка глаза пошире и посмотри на мир реально». Она села на край ванны и включила воду. Подставила ладонь под струю холодной воды и замерла. Марина подумала, что и сама делит людей на своих и чужих, на интеллигенцию и пролетариев, на тех, кто ковыряет в зубах пальцем, а кто зубочисткой, на ее круг и тех, кому доступ в ее мирок закрыт. А теперь она сама оказалась по ту сторону. «Как же противно… Господи, как же мерзко». Она захотела уйти немедленно, сию минуту, никого не видеть и не слышать.

– Марина, ты куда? – Света несла на кухню стопку водки и бутерброд.

– Домой.

– Ты что? Мы же даже толком не пообщались!

– Тошнит, плохо чувствую себя, – Марина обувной ложкой пыталась втиснуть отекшую стопу в туфлю.

Олег стоял у окна. Смотрел, как уходит Марина. «Единственная нормальная девчонка здесь, и та уходит. Что ее связывает с этим компьютерным гением? Совершенно разные люди. Ухоженная, веселая, без понтов. И Вовчик этот, сумасшедший профессор. Не понять этих баб». Если б только Марина могла слышать мысли предмета ее обожания! Она бы осталась здесь, среди винегрета, водки и пустой болтовни. Но ее просто мелко трясло от обиды и унижения.

– Алла, скажешь Володе, что я ушла.

– Ко за, ты куда-а? – разочарованно протянула Аллочка.

– Домой.

– Подожди… – но Марина уже спускалась, не поворачивая головы, избавив себя от ненужных объяснений и лживых доводов.

Минут через двадцать собрались Калугины. Соседка с Вовчиком обсуждали непонятно что. Вовка съежился, выпятив нижнюю челюсть и скрестив на груди руки; он раскачивался в такт словам изрядно захмелевшей Верочки. Аллочкин муж, точнее, отец ее дочери, с редким в то время в России именем Мустафа так и не пришел; тогда его как раз знакомили с его будущей женой Лейлой. Выйдя на воздух, Олег глубоко вдохнул. У него было ощущение, что его запачкали.

– Света, первый и последний раз!

– Да поняла уже! Успокойся.

Олег познакомился со Светой через ее брата Егора. Они вместе служили на Украине в ракетных войсках. Ей было семнадцать, и она очень хотела замуж. Переписка, туда-сюда. Свадьбу сыграли сразу после армии. Первая брачная ночь у них по-настоящему состоялась только через два месяца. Светке было больно и страшно. Олег терпеливо ждал, пытаясь объяснить суть вопроса и словом, и делом. В конце концов крепость была взята, и через девять месяцев у них родился лопоухий и губастенький Майк.

Олег всю жизнь любил Светку так сильно, что прощал ей все, даже явные измены. Она этим пользовалась. Олег возвращался с работы домой, его встречала молодая и очень красивая жена. В ярком халатике, при макияже и на каблучках.

– Света, ужинать будем?

– А я не готовила.

– А что ты делала?

– Тебя ждала. Ты меня не любишь?

– Люблю. Но я голоден.

– Ну, свари что-нибудь, я тоже с тобой поужинаю.

Олег варил, поскору, сосиски, макароны. Они ужинали. Потом он стирал замоченные им же с утра пеленки и Светкины трусы, развешивая их по квартире на натянутые бельевые веревки. Гладил кучу вчерашнего пересушенного белья. Шел за продуктами на завтра, варил Майку кашу и валился без задних ног на диван.

– Оле-ежа-а, ну ты что-о? Спать уже? – капризничала Света. Она только что накрасила красивые ноготки и листала журналы с новыми моделями платьев.