Александр Аннин - Клуб «Монреаль»

Вениамин Андреевич, поминутно озираясь, спустился в подвал. Ну, с первым подземным этажом он был знаком хорошо, мог перемещаться здесь с закрытыми глазами: тут располагались апартаменты нелегального борделя. Что ж, спустимся еще на два пролета… Здесь тоже все привычно и давным-давно изучено по квадратным сантиметрам: подпольное казино со столами для рулетки, блэк-джека, покера, игровыми автоматами, баром и небольшим дансингом.

Чуть вздрагивая, Егоршин продолжал спускаться по «кругам ада» – так он именовал про себя эти наслоения подземных чертогов. На самое дно многоярусного сооружения под названием клуб «Монреаль» вела уже не та широкая, крытая ковром лестница, что была доступна для осведомленных посетителей борделя и казино… Теперь, на пути к неизвестности, под ногами дебелого распорядителя чуть прогибались узенькие железные ступени.

В кромешной тьме Егоршин водил синим лучом фонарика, он дерзнул наведаться в эти потаённые недра впервые за полтора десятка лет своей бессменной службы… Взгляд уткнулся в серую бронированную дверь, абсолютно гладкую, без намека на замочную скважину.

Егоршин тупо переминался с ноги на ногу, как вдруг в его нагрудном кармане заверещал мобильный телефон. Вениамин Андреевич вздрогнул, но вовсе не потому, что удивился звонку: в клубе находилась собственная установка ретрансляции сигнала на любую глубину. Просто распорядитель уже нутром чуял, КТО ему звонит…

Нетвердой рукой Вениамин Андреевич поднес аппарат к уху и услышал до обморока знакомый старческий голос:

– Вы, кажется, заблудились, милейший?

Больше Вениамин Егоршин не спускался в подвал. От греха…

Он продолжал сокращать расходы: уволил почти всю службу безопасности (кого охранять-то?). Оставил лишь трех бугаев, дежуривших три дня в неделю – пятницу, субботу и воскресенье, когда в «Монреале» худо-бедно собиралось человек сорок.

Снял с довольствия и всех гейш, и теперь для клиента в случае надобности выписывали девочку по телефону. Наконец, Егоршин уволил практически всех крупье, сохранив только двоих, да и то на время уик-эндов. А если кто-то приходил играть среди недели, то обязанности крупье выполнял племянничек Егоршина Сева.

Надо было бы Севку первым уволить, но Вениамин Андреевич не решился… Родной племяш внушал ему непонятный, а оттого – еще более гнетущий страх.

Итак, отчет для Ардашкина. Хм… Пугал Егоршина не сам предстоящий разговор, а то, что таинственный академик не звонил ему уже две недели. Ну, если не считать того памятного звонка… Это когда Вениамин Андреевич, преодолев некий внутренний барьер, спускался на самое «дно» «Монреаля». Будто подводник в Марианскую впадину. А потом, как и подобает чересчур самонадеянному аквалангисту, был пробкой выброшен наверх. И потом, обессиленный, долго приходил в себя, словно раздавленный черной, безжизненной толщей воды.

Это зловещее молчание академика Ардашкина повергало распорядителя клуба в тихую панику, что, разумеется, вело к увеличению литража потребляемого пойла. Уж лучше бы академик грозно отчитал его, уволил, наконец, чем такое демонстративное игнорирование своего давнего помощника и распорядителя. Это называется – на нем поставили крест. Уж не могильный ли? Может, Ардашкин давно держит связь с племянничком Севкой, получает отчеты от него, а не от вконец завравшегося Вениамина Андреевича?

Было только одно обстоятельство, которое поддерживало толстяка Егоршина, не давало ему совсем уж упасть духом. Только бы продержаться еще хотя бы неделю… Две недели… Три.

Продержаться среди живых.

И тогда все вернется на круги своя, ресторан и казино вновь заполнятся мужчинами в смокингах и дамами в горностаях и бриллиантах.

«Что ж, по вере вашей да будет вам, Вениамин Андреевич!» – эхом звучал в ушах распорядителя знакомый до ужаса голос.

– Хорошо! – сказал Пашка и тут же с досадой сплюнул тягучую слюну. После горячего укола (два куба «мульки» из отменного героина) хотелось молчать, тупо уставившись в еле различимый проем землянки. А он взял и одним словом «расплескал» налитый в душе и теле кайф.

– Ничего хорошего, – вяло отозвался Странник.

Этот двадцатилетний питерский хиппи добрался до здешних мест бог знает каким образом. У Пашки-то был честь по чести оформленный загранпаспорт с Шенгенской визой и лондонской регистрацией, тогда как Странник мог в случае чего предъявить только замызганный общегражданский российский паспорт старого образца.

На северную Ютландию с ночного неба все сыпала и сыпала нескончаемая водяная крупка. Мерзкий, пронизывающий ветер, к которому просто нельзя привыкнуть, дул со стороны пролива Скагеррак, и нечего было надеяться хотя бы на малую передышку в неутомимой работе этой чудовищной аэродинамической трубы.

Влажные порывы то и дело захлестывали небрежно выкопанное укрытие, осыпающиеся стены источали могильный смрад. И сама мысль о том, что он находится в центре объединенной Европы, в лоснящемся от роскоши Датском Королевстве, казалась Пашке Долганову дикой до безумия. Это фантастическое ощущение нереальности происходящего пронзало избалованного парня счастливым восторгом.

Они познакомились со Странником несколько дней назад, в Христиании, всемирной столице хиппи. Столица эта являла собой полуразрушенный рабочий квартал в Копенгагене, который в 70-е годы «волосатики» каким-то чудом отвоевали у городских властей, обнесли забором… И зажили здесь по своим законам. С тех пор Христиания превратилась в своего рода Мекку для хиппи всех стран – от Америки до Австралии.

Двадцатидвухлетний студент Оксфорда, сын российского нефтяного воротилы Пашка Долганов быстро прескучился жизнью в британском университетском городке. И, вкоре после не слишком успешной сдачи весенних экзаменов, юный Долганов – вместо того, чтобы поехать на каникулы в Москву – рванул «по европам». Благо папашины денежки позволяли. Он уже был наслышан о Христиании, о странных людях, населяющих этот почти потусторонний, призрачный город… И посему ноги (а точнее – комфортабельный скоростной поезд) принесли его в Копенгаген.

Поначалу хиппари отнеслись к Пашке с недоверием, а говоря точнее – с откровенной враждебностью. Цивильный, недешевый прикид, короткая стрижка и жизнерадостное, розовое лицо юного Долганова просто не могли вызвать положительных эмоций у изможденных наркотиками, нечесаных и немытых хиппи. Но Пашка быстро стал своим среди этого оригинального сообщества: его кошелек, вернее – кредитная карточка – сделалась общим достоянием, что полностью соответствовало неписаным законам хиппи.

Однако сам Долганов был до глубины души разочарован. Он-то рассчитывал угодить на самое дно современного общества, вдохнуть одуряющий аромат морального (да и телесного) разложения, а увиденное им в Христиании было знакомо до боли, и потому острого впечатления не производило. Дома столетней давности отчетливо напоминали родные хрущобы, а нравы здесь мало чем отличались от суровых законов выживания в российских рабочих окраинах…