Алексей Доброхотов - Легенда о Пустошке

– Ленина, говорит, мне дайте, и все тут. Ленина, говорит, хочу. Представляете? И руки ко мне тянет, будто душу вынуть хочет, – поделилась бывшая учительница.

– Господи, страсти какие, – дважды перекрестилась Вера Сергеевна.

– В первый раз я книги в нее бросила, сочинения ее любимого вождя. Она сразу ушла. А сегодня, ночью, сознание от страха потеряла. Она ко мне в туалете явилась. Я, простите, сижу, книжку про любовь читаю, вдруг дверь открывается и она на пороге стоит. Вся белая, прозрачная, злая. Смотрит на меня черными глазами и говорит: «Ленина мне отдай!» Я очнулась – ее уже нет. Я думала, у меня галлюцинации. Расстройство психики. Думала, что я на старости лет умом тронулась, а это – просто необъяснимое явление! – радостно заулыбалась Элеонора Григорьевна, – Это просто чудо какое-то! Ведь не могу же я одна видеть то, чего другие видеть не могут. А если другие видят тоже, что вижу и я, значит это уже не галлюцинация, не расстройства моей психики, а объективная реальность. Это научный факт! Это значит, что Оно есть! Значит, я заблуждалась. Вы понимаете? Заблуждалась. И не только я. Так ведь?

– Ага, – согласно кивнули пенсионерки.

– А если это так, то, следовательно, Оно есть. Оно существует. Оно есть на самом деле. А если Оно есть, то… что нам теперь с этим делать? – вопрос вытек как-то само собой и поставил бывшую учительницу в весьма затруднительное положение. Она не могла на него ответить, ибо впервые столкнулась с таким необъяснимым явлением природы, какое, по существу, разрушало все ее давно и окончательно сложившиеся представления об этом мире. Одно дело не замечать этого, ходить каждый день проторенной дорогой, отрицать то, что не могло установить ни одно научное сообщество. Другое – осознавать себя в мире, где перестали работать все ранее открытые физические законы. Не могут мертвые возвращаться. Не могут бестелесные субстанции говорить и двигаться. Не может человек жить после смерти. Но если это происходит, значит, права любая религия. Значит, есть Бог, долгим отрицанием которого занимались научные коммунисты. А если есть Бог, то… как же она до сих пор жила без Него?

Объяснить это все односельчанкам за пять минут, стоя перед ними на пороге в ночной сорочке с накинутым на плечи шерстяным платком, просто невозможно.

– И что нам теперь делать? – прервала затянувшуюся паузу Вера Сергеевна.

– Что нам теперь делать? – переспросила погруженная в задумчивость Элеонора Григорьевна.

– Да. Что? – подтвердила Анастасия Павловна.

– Не знаю, девочки. Я с этим первый раз сталкиваюсь, – призналась бывшая материалистка, – Может, Марья знает?

* * *

Совещание у Марьи Петровны состоялось волнительное, длинное. Призраки по деревни отродясь не бродили. Что с ними делать, никому неведомо. А тут еще такой, как сама Надежда Константиновна, собственной неугомонной персоной дома посещать стал. Невозможного требовать.

Вера Сергеевна, как самая по природе энергичная и пока еще непосредственно приведением не потревоженная, а потому объективная, поведала народной целительнице все подробности жутких видений своих односельчанок.

– Господи, – перекрестилась она в заключение своего рассказа, – За что нам такое наказание?

– Может наказание, может испытание, может искупление. Ни кто не знает. Мы ничего сделать не можем. Раз оно есть, живи с ним, – предположила Марья Петровна.

– Какое может быть нам искупление? Какие у нас могут быть грехи? – возразила Элеонора Григорьевна, – Прожили всю жизнь тихо. Никого не обижали. Никого не убили, никого не грабили. Блудом не занимались.

– Не нам об этом судить. Тихая жизнь без толка, хуже любого греха, – пояснила знахарка, – Ошибка – не большой грех, если душа Бога ищет. Плохо, конечно, грешить. Но живая душа, по глупости, ошибиться может. Потом кается и страдает. Ей это прощается, ибо Бог все видит. Но если саму душу от Бога прятать, то это все одно, что убивать ее. Душить. Против ее природы идти. Это душегубством называется.

– О, как у тебя, Марья, лихо выходит, – возмущенно воскликнула бывшая учительница, – Живешь, никого не трогаешь, законов не нарушаешь и еще хуже самого последнего убийцы оказываешься. Здорово. Вот не знала, что можно воровать, а после покаяться и все с рук сойдет. Давно бы какой-нибудь банк ограбила. Поставила бы после этого свечку, и все мне бы простилось.

– Все у вас образованных, не как у людей, – обижено проворчала Марья Петровна, – Все вам надо перевернуть. По-своему вывернуть. Будто слов не слышите. Будто не понимаете, о чем речь.

– Что это мы не понимаем? Поясни нам, непонятливым, – усмехнулась Элеонора Григорьевна.

– Прямо, не понимаешь? – скептически покачала головой знахарка, – Мне бояться нечего. Я женщина простая, не грамотная. Могу говорить свободно. И я, Элька, скажу. Если ты захочешь услышать, то услышишь. Никакие слова не помешают. Потому как слова только путают. Словами объяснить сложно. Ученых слов я не знаю. Говорю простыми. И эти слова сердцем услышать надо. Потому как правда из сердце выходит. Ухом одну ложь слышишь. А ты сердцем слушай. Открой его. Научись слушать. Освободи сердце от шелухи. А то спрятали его за словами. Завесили наукой. Придумали забот разных. Обросли жадностью, запретами, мелочами. В панцире ваше сердце. Захочешь открыть, не достучишься. И так закрыли, что душа в нем задыхается. Кричит, внутри скорлупы бьется. Только кто же ее слышит?

– Ну, завелась опять: душа, душа, – не выдержала Элеонора Григорьевна, – Да кто ее душу твою видел? Где она обитает? Где прячется? Сколько медики мертвых тел не поперевскрывали, нигде никакой души не нашли.

– Ты Надежду два раза видела? – спросила Марья Петровна, – Это и есть душа. Не вся конечно, но душа. А тело, как ватник, что вон на крюке висит. Сколько не рви его, человека не сыщешь. Вышел. Что толку его там доискиваться?

– И в чем мы, по-твоему, провинились, что она нам во искупление послана? – наседала бывшая учительница.

– Я не говорила – провинились, – уклонилась знахарка, – Я про душу сказывала. Про то, что слышать ее надо. Станешь слушать, правда тебе и откроется.

– О чем правда?

– О том, как жить. Что делать, – пояснила Марья Петровна, – Если не знать этого, то и жизнь невесть как пройдет. Как тихо ни живи, все зря получится. Одна бессмыслица. Станешь ходить неприкаянно. Хвататься за все подряд. А что не сделаешь, выйдет бездушно. Мертво. Холодно. Это и есть душегубство. Большой грех. Потому, как за тихой жизнью душа помирает. У бездушного человека жизнь безрадостная. Тишина и человека губит, и людей, что живут рядом. Вот как.

– Что же мы, по-твоему, бессмысленно жизнь прожили? За это нам теперь наказание? – уточнила Элеонора Григорьевна.