Светлана Черемухина - Долгая дорога к себе

– Да. В гостевом домике.

– Но почему? Разве сюда привозят больных рабов? Тем более детей рабов?

– Вероятно, ты особенная девушка, если тебя удостоили такой части и заботы, – произнесла женщина, отводя взгляд, и поспешно вышла из комнаты.

Чудеса, подумала девушка, натянув одеяло до подбородка.

Генрих зашел в комнату одновременно со служанкой, приветливо той улыбнувшись и придержав дверь, чтобы женщине было удобно внести поднос с едой для своей подопечной.

– Добрый день, – обратился он к Семерке с широкой улыбкой. – Как ты себя чувствуешь? Рад видеть тебя в сознании.

Женщина поставила поднос на стол и суетливо принесла стул для Генриха. Тот кивнул женщине в знак благодарности и сел напротив девушки, продолжая ей приветливо улыбаться.

– Мы все очень беспокоились за тебя, – произнес он, глядя ей в глаза.

– Ну что вы, не стоило, – пробормотала Семерка смущенно. Она не понимала, чем вызвала подобное внимание к своей персоне, и жутко стеснялась.

– Как тебе здесь, нравится? – Генрих обвел комнату рукой.

Семерка прошлась взглядом по стеллажам с книгами и различными статуэтками, кубками и шкатулками, по серванту с красивой посудой. На стенах висело несколько картин, мягкий диванчик с пледом на подлокотнике стоял в нише, наполовину занавешенный зеленым тюлем, на тон темнее шелка на стенах. Круглый стол белого цвета, в тон всей мебели с графином и вазой с цветами она уже видела.

– Здесь очень красиво, – признала она. – Все так изысканно и устроено со вкусом.

Генрих метнул взгляд на служанку, та с беспокойством смотрела на девушку. В ее глазах читалось непонимание и недоумение. Ей было странно слышать такие речи из уст человека, не знающего о жизни ничего и обладающего минимальным набором слов для того чтобы общаться со своими хозяевами, коим полностью принадлежала ее жалкая пустая жизнь.

– Оставь нас, Лариса, – мягко попросил хозяин и, кивнув, та вылетела из комнаты, испытав подобие облегчения. Она не желала знать никаких тайн, ей не нужны проблемы, а здесь явно происходит что-то странное. Ей это ни к чему.

– По-видимому, мне придется позаботиться о твоем обеде, – произнес Генрих, направляясь к столу.

Девушка с беспокойством следила за ним. Она что, должна есть при нем? Оказалось, ей придется есть с ложки.

Мужчина держал пиалу в руке, второй поднося ей ложку с янтарным куриным бульоном с ароматом укропа, кинзы и еще каких-то трав, о которых Семерка ничего не знала. Она молча глотала жидкость, не смея поднять на него глаза. На свое счастье, ей были не известны мысли этого человека в данный период времени.

А он рассуждал об аналогии с человеком, который выращивает животных на своем скотном дворе лишь для того, чтобы в назначенное время зарезать эту живность и употребить в пищу, для насыщения и гастрономического удовольствия. Вот и Генрих сейчас заботливо пестует свою будущую жертву. Это хорошо, что ситуация сложилась так, что его тесное общение с этой девочкой стало естественным и вполне логичным для всей его семьи. Нет, возможно, это и показалось кому-то странным, что он взял в дом рабыню, выхаживает ее, тратится на дорогие медикаменты, поместив ее в роскошный отдельный дом, но больше его заботила не реакция его близких, приученных подчиняться его желаниям и указам, а реакция самой девочки. Не хотелось с самого начала оказаться в ее глазах злодеем. Ему почему-то было очень важно прежде стать ее другом, близким и дорогим. В этом есть особый шарм. Тем сильнее будут ее чувства в момент откровения об истинной сути их дружбы и сущности ее «друга».

Он почувствовал что-то вроде эйфории, голова слегка закружилась, и он пролил несколько капель на белоснежный пододеяльник, заверив девушку, что беспокоиться не о чем, и в ближайшее время постельное белье будет перестелено. Появилось острое желание самому провести омовение выздоравливающей, но он справедливо рассудил, что время еще есть, и не стоит смущать и пугать ее раньше времени. Он наверстает свое, и у него еще будет не одна возможность провести с ней время, в том числе и в ванной комнате.

Чувствуя приятную бодрящую дрожь во всем теле, он поднялся со стула и, пожелав ей приятного дня, направился к выходу, пообещав прислать служанку ей в помощь.

– Скажите, что меня ждет дальше? – решилась Семерка на волновавший ее вопрос.

Генрих медленно обернулся к ней с приятной улыбкой.

– Думаю, много хорошего, мон шери, – произнес он. – Много хорошего.

– Но моя норма… Я узнала сегодня, сколько времени провела на перинах, и боюсь, что не смогу вернуть долг, отработать и отблагодарить вас. Похоже, я попала в кабалу…

– «Провела на перинах»… – казалось, Генрих удивился ее оценке событий, случившихся с ней. – Дорогая, ты была на грани жизни и смерти, твою боль постоянно снимали наркотиками, твоя спина была сплошным мясом, и пройдет еще много времени, прежде чем шрамы зарастут и затянутся. Разумеется, ты не можешь вернуть долг, но ты не по своей воли в него влезла.

– Вот как… Но я была не в праве рассчитывать на такое отношение, – пробормотала девушка.

– Твои права, равно как и всех живущих в этой местности, определяю я, и я подарил тебе такое право, – произнес Генрих серьезно. – Так же, как и наказал того, кто на это право посягнул.

– Что вы имеете в виду? – девушка замерла. Ей стало не по себе от только что услышанного.

– Тебя это не должно касаться, – проговорил мужчина с легкой прохладцей в голосе, пытаясь донести до нее мысль о ее месте во всей этой истории не смотря на особую симпатию к ней. – Но могу сказать, что виновный понес заслуженное наказание. С моей собственностью, как и с моими друзьями все обязаны обращаться бережно, о чем он забыл.

– Что с Махмудом? – напрямую спросила Семерка.

Не то, чтобы она испытывала к нему сочувствие или беспокоилась о его судьбе, но мысль, что перед ней стоит жестокий человек, безжалостно вершащий чужие судьбы, пугала довольно сильно. Очень хотелось услышать, что провинившийся мужчина, превысивший свои полномочия и давший излишнюю свободу своим эмоциям, наказан вполне адекватно проступку, и пребывает, к примеру, в заточении, откуда в скором времени должен выйти, чтобы вновь приступить к своим обязанностям. Воспоминания об утащенной с поля женщине она постаралась прогнать сразу же, как только они появились в голове.

Генрих ничего не ответил. Он замер, изучая ее лицо, потом его губы раздвинулись в улыбке, и вновь пожелав ей хорошего дня, он вышел из комнаты.

Тут же вошла Лариса, и направилась к ее кровати.

– Дорогая, я перестелю твою постель, – она помогла девушке встать на ноги и осторожно проводила к дивану. – А потом мы с тобой искупаемся, – произнесла она, будто разговаривала со своей маленькой дочкой. – В соседней комнате я наполнила ванную. Специальные травы укрепят твои силы и сделают бодрее.