Светлана Черемухина - Долгая дорога к себе

Он неспешно входил в комнату, брал стул, усаживался напротив кровати, и со словами «Ну, как? Посмотрим, посмотрим», брал тонкое запястье девушки с прозрачной кожей, под которой синели тонкие вены, и замерял пульс. Ему нравилось смотреть на ее лицо, на тонкие черты, в огромные глаза, немного запавшие, темные, но горящие каким-то внутренним светом, словно не способные скрыть работу мозга, чехарду мыслей и глубину мечтаний. Да, ничто не может заставить эту девушку ползать, думал врач, она определенно рождена летать.

Из ее редких скупых ответов врач давно заключил, что никакая она не раба, рожденная в неволе. Зачем было так над ней издеваться – поставить это клеймо, не имеющее к ней никакого отношения, он понимал, и находил это чудовищным. Так она подскочила в цене. Мало того, что у нее и так отняли жизнь, выкрав эту девушку в расцвете лет из привычной среды, поставив крест на ее будущем, лишив настоящего, так они еще и украли ее прошлое! Воспользовались амнезией и подсунули ей чужую судьбу, жизнь животного. Это с ее-то харизмой, это с ее-то неуемной энергией, полетом мысли и живой душой! Да, пора Генриху брать в штат психолога, чтобы как-то фильтровать и упорядочивать такие действия, а то действуют, как мясники, ей-богу – оттяпали половину жизни, присобачили чужой хвост, и назвали своим творением. Жутко.

Как он устал от всего этого, насмотрелся, наслушался, накушался. Только вот на пенсию здесь не уходят. Судьба у него такая – до конца своих дней лечить физические болячки у кровоточащих душ. И хорошо, если дадут доработать до глубокой старости, а ну как в расход пустят? Вот как только найдут человека его квалификации, так и пустят, не пожалеют.

Свои-то души испортили и развратили, так на другие им и подавно плевать…

После визитов к этой странной девушке доктор всегда уходил очень взволнованным, и долго приходил в себя, куря сигарету за сигаретой. Но что он мог ей дать, чем помочь? Ничем. Ей уже никто не поможет.

Старый доктор прекрасно понимал, какие виды имеет на нее Генрих, и внутренне содрогался. Он кое-что знал, кое-что видел, и мысль, что вот эту птичку ждет та же участь, заставляла его горько вздыхать и класть под язык валидол, когда пульс зашкаливал, и в груди теснило и кололо.

Каждый день врач проводил тщательный осмотр своей любимой пациентки, измерял давление, проверял, как заживает спина, ревностно следил за тем, насколько правильно и грамотно Лариса смазывает Семерке спину, изучал рубцы, то хмурясь, то согласно кивая седой головой.

В целом, результатами он был доволен. Во всяком случае, гнев хозяина ему не грозил, это определенно. Но во что грозило самой бедной девочке… об этом было лучше не думать.

В такие моменты мужчина начинал ненавидеть свою работу: приводить в чувство жертву, чтобы продлить ее агонию, доставляя тем самым удовольствие ее палачу. И сейчас он чувствовал себя предателем, получая благодарные улыбки ни о чем не подозревающей девушки, в то время как он пытался поправить ее здоровье лишь для одной цели – чтобы кому-то можно было ее убить, извести, уничтожить.

В целом присутствие в доме невольницы на правах гостьи шокировало домочадцев Генриха, но его неоспоримый авторитет и главенство в клане не позволяли им высказывать свое мнение вслух. Шушуканье, пересуды и тихие разговоры в спальнях не волновали хозяина плантации, и вскоре все смирились с тем, что в гостевом домике находится рабыня, рожденная в неволе, которая после выздоровления останется в доме, чтобы работать горничной.

Регина, молодая родственница Генриха, красивая яркая девушка двадцати трех лет, часто навещала выздоравливающую, приносила цветы, фрукты, даже оставалась на несколько минут, чтобы переброситься с ней ничего не значащими фразами. Красавице было дико интересно вживую пообщаться с «милым животным», так как путь на плантации ей самой был заказан. Видимо, заботливый родственник оберегал ее нежную психику от потрясений, и Семерка оказалась для нее практически одомашненным инопланетянином, неизвестным малоизученным видом (служанки-невольницы, вырванные из привычной жизни, не представляли для нее никакого интереса).

Семерка чаще молчала, опасаясь сказать что-нибудь не так. Она больше не спрашивала о судьбе Махмуда, и так обо всем догадавшись. Генрих навещал ее постоянно. Садился рядом с ее кроватью, чтоб почитать ей что-нибудь из классики. Ему нравился завороженный взгляд девушки, впитывающей как губка стиль, информацию и музыку, заключенные в классических произведениях бессмертных гениев, когда Генрих вещал ей своим плавным выразительным голосом.

Гай больше не появлялся. Тем не менее, он постоянно приезжал в яблоневый сад, чтобы издалека смотреть на раскрытое окно ее комнаты. Он о чем-то думал, и лицо его, обычно хмурое и злое, разглаживалось, черты принимали спокойный вид, и он испытывал умиротворение, но ровно до тех пор, как не вспоминал о той участи, которую Генрих уготовил ей.

Бертуччо разбудил телефонный звонок. Он не сразу понял, что за звук поднял его с постели, но трель телефонного звонка не унималась, и Берту ничего не оставалось, как подняться с постели и подойти к телефону.

Близился полдень, но вчерашний день полностью вымотал мужчину, и он был бы рад поспать еще хоть немного. Он снова мотался в Орден, посетил два морга в госпиталях в разных частях города, и поздно вернулся домой. Арсений притворился спящим, и Берт тихо прошел в свою комнату. Так и уснул одетым, упав в неразобранную кровать.

Они с Арсом жили в городской квартире. Это позволяло быть мобильными, быстро реагируя на любой вызов с целью приехать в то или иное место. Добираться в город из Туманного было бы дольше, и нервов на это уходило бы больше, особенно у Арсения.

Берт вообще полагал, что Арс не пьет лишь в надежде на скорое решение проблемы – он по-прежнему не терял надежды на то, что Света скоро отыщется и вернется. В отличие от друга, Берт считал, что поиски уже бессмысленны. Он не имел оснований верить в то, что девушка все еще жива. Впрочем, энтузиазм Арсения, а вернее его маниакальная уверенность в обратном его очень даже радовала. Он будет счастлив оказаться не правым. В любом случае его личное мнение никак не мешало ему активно заниматься поисками. Он стал при Арсении кем-то вроде специалиста по связям с общественностью и стремился всеми силами если не загладить свою вину, то по возможности исправить ошибку, смягчить и свести к минимуму тяжесть и последствия от нее.

Если бы только это было возможно! Не проходило ни дня, чтобы Берт не стискивал зубы, проклиная себя. Он сильно тосковал. Понимая, что в любом случае Света для него потеряна навсегда, и уже давно, ее присутствие рядом, а вернее его присутствие рядом с ней его вполне устраивало. Рвало душу, мучило и вызывало ревность, но пусть лучше так, лишь бы видеть ее, слышать, и вновь и вновь сознавать, что когда-то она была готова стать его женщиной в свой первый раз. Да, это останется с ним навсегда. Это его маленькое счастье, его великий секрет. Его тайная победа над Арсом.