Вадим Гуща - Семь звезд Гражуля Колы. Приключенческое фэнтези

Паляндра с интересом смотрит на меня:

– Напоминает ли тебе о чем это, волк? Проснулась ли память?

– Да, Мать Страданий, помню, – выдыхаю я тоскливо.

Богиня удовлетворенно кивает. Губы женщины под вуалью не зовут, но требуют. Самоцветами вспыхивают яркие глаза, обещая близкое счастье. Но и череп скалится безгубо, предрекая недосказанное, страшное.

Паляндра снова накидывает вуаль, больше не гипнотизирует золотом голой кости вокруг пустых провалов глаз:

– Однако есть и второй вариант деяний тех времен. Не успела помощь Полоцка. Погибли в той битве все жители Пинска и их воины, погиб князь, а княжну татары привезли к своему повелителю, заклеймили ее страшно за гордость несгибаемую. И отдал хан ее воинам своим на потеху. Какой вариант тебе нравится больше, волк?

Я молчу, и Паляндра тихо смеется:

– Первый, не сомневаюсь, что первый. Он и будет единственным, если вы все, впятером, через неделю, явитесь на это место и войдете в болота Кройдана за отражением шестой звезды Гражуля Колы. Иначе…

Мать Навье яростно сверлит меня глазами:

– Я сделаю реальным второй вариант, в котором не будет Рыжей, твоей не сестры и ее любовника. А твоим наказанием станет вечная память об этом рядом со мной. Вот твой единственный выбор, волк. Запомнишь ли мои слова?

– Кто осмелится перечить тебе, Мать Не Живущих? – едва слышно произношу я, опуская голову.

– Ты становишься сообразительнее, волк, – богиня поднимается, – И, если сейчас решишь отказаться от предначертанного мной в твоей судьбе только что, то я готова с радостью встретить тебя в Кройдане на пороге Звездного Шпиля. Ведь именно там твой дом, волк. Там, а не в этом несчастном мире.

Паляндра воздевает руки в звездное небо, взмахивает рукавами своего просторного одеяния, заворачиваясь в его полы почти неуловимым жестом, и исчезает. С земли поднимается нежить из мира мертвых, подходит ко мне: тоненькая девушка, почти девчонка, поднимает бледное, прекрасное лицо, нежно освещенное луной, смотрит в глаза, прикасается холодными пальчиками к моей руке. «Все-таки она навка, хоть и совершенно холодная»: – удивляюсь я.

– Историю изменить легко, – мелодичный голосок девушки звенит колокольчиками, – слова умирают – символы, наоборот, живут вечно. Если есть сомнения в словах Матери, то посмотри еще раз на грудь своей ведьмы и приходи, волк. Мы ждем тебя.

Навка прикрывает глаза пушистыми ресницами, запнувшись на секунду, и как шепот ночного ветерка воспринимают мои уши несколько последних ее слов:

– Навье и я.

Навка неторопливо тащится через поляну, каким-то паралитическим, волочащимся, стариковским шагом, словно девичья составляющая у нее только спереди. Оглядывается из мрака молодым лицом и, наконец, скрывается за деревьями, а я склоняюсь над Лерой.

– Все, сестренка, все закончилось, – я легонько трясу ее за плечо, – вставай.

Никакого ответа.

– Лера?

Присаживаюсь рядом, приподнимаю осторожно голову сестры, кладу к себе на колени, откидывая прядь волос со лба. Страшная догадка всплывает старым воспоминанием в мозгу. Приподнимаю у нее веко. Неестественно закатившиеся зрачки вызывают у меня смутные воспоминания о зловещих навьих снах-заклятиях. В несколько прыжков преодолеваю расстояние до палатки и почти вырываю с нитками молнию на пологе, распахивая ткань. Трясущимися руками нахожу фонарь, включаю его: нелепая поза Алеси, ее веки мелко вздрагивающие во сне, не оставляют больше сомнений в правильности моего предположения. И мой вопль отчаяния сотрясает тонкие полотняные стенки, когда я выпрыгиваю наружу, зацепившись рядом с палаткой за тело Витеня.

Обезумевшим воем, рвущимся из глотки, я едва не обрываю нить собственного рассудка. Звук, многократно мечется меж могучих стволов, заполняет весь лес, отражается от спускающейся красным шаром луны, затихает за речной поймой. Заполошено отзываются смертельно перепуганные птицы в ветвях, и я швыряю свое тело в просвет между огромными елями следом за звуком и навкой. Острые сучья мгновенно сдергивают с меня обрывки одежды, и восемьдесят килограмм стальных мышц пушечным ядром проламывают подлесок, уткнувшись осатаневшим от ярости мозгом в след навки.

Чуть осязаемым дуновением сырого ветра стелется над травой девичий запах, еще не разогнулись на следах навки ночные травы. Вдох и выдох сливаются в одну, обжигающую легкие, ненависть. Каждый прыжок многократно умножает злобу, вздыбливая жесткую шерсть на загривке. Вдох и выдох: длинный прыжок через поваленное дерево, раздавленная мышь, не успевшая ускользнуть в нору, и пульсирующая в мозгу уверенность, что навка не могла быстро уйти очень далеко.

Глаза увидели ее раньше обоняния. В стороне от запаха. Но близко, нереально близко белая хламида. Не та. Другая. Плевать. Сначала умрет эта. Потом та. И еще одна. И еще…

Бешеный зверь всегда бежит прямо, но я не бешеный и не просто взбешен. Запах и его направление откладывается в памяти, а зрение намертво фиксирует девушку. Тело инстинктивно изгибается в прыжке, вспахивая влажную лесную подстилку, скользит боком по росной траве и резко меняет направление, начиная обратный отсчет последних секунд существования навки.

Три.

Навка умрет при звуке ноль.

А она торопливо идет навстречу вечности, плавно двигается, синхронно моим гигантским прыжкам.

Два.

«Я растерзаю ее над землей в клочья, подбросив в воздух одним ударом»: – мозг на лету выбирает конечность, которую я вырву первой.

Странно, но она, похоже, и не собирается защитить себя. Показывает мне руку.

Один.

И в этот момент палач, занесший топор в моем разуме, роняет его себе на ногу, выключая счетчик.

Глаза втыкаются в несколько рубиновых капелек, сверкающих в лунном свете на протянутой ко мне ладони. Затем девушка в белой тунике начинает сжимать кулак. И я, в последний момент, отклонившись головой в сторону, пролетая оскаленной пастью в считанных миллиметрах от ее лица, вижу, как пальцы успели прикрыть рубиновый отблеск, и мое плечо сшибает девушку на землю.

Останавливаюсь, выворачивая назад шею, не теряя навку из виду ни на мгновение, в десятке метров дальше. Медленно возвращаюсь в себя и осторожно, как к ядовитой змее, подхожу к ней, размазывая по голому телу раздавленные в слизь листья и налипшую лесную труху, пытаясь отряхнуться руками. Навка поднимается. Ничего страшного с ней и не могло случиться. Я только зацепил ее. Вот, даже тунику не порвал.

Девушка поворачивается ко мне. «Ты успел увидеть»: – показывает жест спокойствия.

Между нами только узкая полоска лунного мерцания. Навка удивительно высокая, до подбородка мне, наверное. Ночной свет вплетается ей в волосы, цепляется за ресницы, отражается в зрачках, струится по гладкой коже лица, серебрит блеском приоткрытые губы, вспыхивает влажными искорками на эмали зубов. Я перевожу взгляд ниже. Идеальное тело можно угадать и под этими странными одеждами. Черт. Природа обработала навку, как в фотошопе, по высшему разряду, глаз не отвести.