Дмитрий Быстролетов - Para Bellum [журнальный вариант]

Вскоре по возвращении из Базеля она столкнулась как-то с Гюнтером на улице, недалеко от дома. Он был сильно навеселе. На темной улице — фонарей еще не за­жигали, хотя наступил вечер, — прохожих ни души, и Гюнтер схватил ее в охапку, как безумный, начал целовать. Она оцарапала ему лицо и кричала, пока он ее не отпу­стил. Она побежала, а Гюнтер крикнул ей вслед: «Все равно моя будешь!».

И вот он стоял на пороге комнаты и гнус­но улыбался.

— Кончай жрать! — крикнул Пфуль, вы­совываясь из-за могучего плеча своего на­чальника.

— Пусть поест перед смертью, не ори, — успокоил его штурмфюрер.

— Чего вам надо? — спросил Курт, вста­вая из-за стола.

— Не хорохорься, узнаешь. А сейчас вы­три губы, а то сразу видно, что на чужие деньги жрешь, — сказал Гюнтер и посмот­рел на нее, на Грету.

Что-то словно подтолкнуло ее. Улыбнув­шись, она подошла к Гюнтеру и сказала шутливо:

— Это ведь наполовину и мой дом. Или ты меня не узнал?

Начиная с этого момента она действова­ла с таким чувством, что все это уже было когда-то, что она лишь повторяет какую-то сцену, однажды уже разыгравшуюся в ее жизни или в забытом сне.

Гюнтер Валле, кажется, прямо-таки опе­шил — может быть, оттого, что она обра­тилась к нему на «ты».

— Не против тебя, — сказал Гюнтер смущенно. — Мне приказано доставить вот его. — Он кивнул в сторону Курта, кото­рый надевал пальто.

— Я хотела бы кое-что сказать тебе наедине... Если ты не спешишь, конечно...

Гюнтер откашлялся. Пфуль глядел на нее, приоткрыв рот.

— Если ты просишь, я готов.

Курт посмотрел на Грету. Она повела бровью на дверь, и он понял — боком-бо­ком подвинулся ближе к выходу, приот­крыл дверь и выскользнул на лестницу. Пфуль чуть замешкался.

— Убирайся отсюда, старая, — сдержи­вая нетерпение, приказал Гюнтер матушке Луизе.

Та подхватила с вешалки свое пальтишко и платок и тоже вышла.

Грета в эти считанные секунды сумела отчетливо представить себе каждый свой последующий жест и шаг.

— Ну, что же ты хочешь мне сказать? — спросил Гюнтер и бросил фуражку на стул.

Она уже сидела на своей кровати и от­крывала сумочку, где у нее лежал револь­вер.

В комнату влетел Пфуль, крикнул:

— Он скрылся!

— Так скройся и ты! Догони! — раздра­женно бросил ему Гюнтер, и Пфуль исчез.

Грета держала руку на револьвере, не вынимая его из сумочки. Этот револьвер она нашла в столе у отца, перебирая после его смерти принадлежавшие ему вещи и бумаги. Носить его с собой она стала с того вечера, когда Гюнтер схватил ее в тем­ном переулке. Стрелять Грета никогда не пробовала.

Гюнтер двинулся к ней, нехорошо улыба­ясь.

— Ну, я слушаю, а ты все молчишь...

У нее перед глазами пошли круги. Вы­хватив револьвер и направив его в грудь надвигавшейся туше, она сказала:

— Руки вверх! Ни с места!

Гюнтер рывком выдернул из кобуры на животе большой вороненый пистолет.

Она нажала на спусковой крючок и одно­временно увидела яркую вспышку и оглох­ла от грома. Она даже удивилась, что эта маленькая красивая штучка, которая даже ничуть не оттягивала руку, способна произ­водить такой немыслимый блеск и грохот.

Но сильнейший толчок, поваливший ее навзничь, через мгновение подсказал ей, что произошло на самом деле: Гюнтер то­же выстрелил, это его пистолет ослепил и оглушил ее, а пуля ударила в грудь, в пра­вый бок.

Ей стало трудно и больно дышать, но все же она приподнялась, чтобы посмотреть, куда девался Гюнтер, за секунду до того громоздившийся над нею черной глыбой. Он лежал на полу лицом вниз, широко рас­кинув руки.

Тут вошла матушка Луиза. Грета успела сказать ей телефон Гая и потеряла созна­ние.

Доктор Пауль сказал, что пуля прошла очень удачно — не повредила крупных со­судов легкого, входное и выходное отвер­стия пришлись между ребер. Все могло бы окончиться гораздо хуже, попади пуля спе­реди в ребро: осколки кости разорвали бы плевру и легочную ткань на обширном уча­стке, и никакое хирургическое искусство не спасло бы ее.

Гай слушал Грету, смотрел на нее, и у него было очень хорошо на душе. Страш­ной и нелепой представлялась сама мысль, что он едва не потерял такого человека. Вернее — они...

Доктор Пауль последний раз приезжал на прошлой неделе. Он возил ее в Кенигсберг, там в клинике смотрел ее легкие на рентге­не. Он твердо надеется, что ранение прой­дет без последствий, но ей необходимо в скором времени отправиться на курорт в Швейцарию или Францию и полечиться ме­сяца два — тогда можно иметь стопро­центную уверенность в полном выздоров­лении.

Гай сказал, чтобы она на этот счет не беспокоилась. Его товарищи помогут Грете во всем. И деньги у нее будут, сколько бы лечение ни стоило; пусть она не стесняет себя ни в выборе курорта, ни в прочих расходах.

А потом Гай кратко и ясно, называя вещи своими именами, рассказал ей, кто он та­кой и ради чего работает. Она слушала, глядя ему в глаза. И, против ожиданий, со­всем не удивлялась. И он был очень рад этому — значит догадывалась, значит все, что ей пришлось делать, она делала соз­нательно.

— Ну вот, теперь моя совесть спокойна, ты знаешь все, — закончил он свой рас­сказ.

Грета вздохнула коротко, по-детски, как умела только она, и сказала лишь одно слово:

— Спасибо.

Она хотела проводить его, но Гай воспро­тивился. Они простились внизу, на веранде. Грета сама обняла его и поцеловала в губы.

— Когда я увижу тебя теперь? — спро­сила она, отодвинувшись от него на шаг.

— Я уезжаю из Германии.

— Далеко?

— Не очень.

— Но ты вернешься?

— Не знаю. Может быть, нет. Но я буду знать, где ты. И обязательно тебя найду.

— Пожалуйста!

- Мы еще покатаемся с тобой на лодке.

- Только поправляйся скорее!

Дорис довольно долго выдерживала ха­рактер. Когда Ганри объявил, что намерен заняться делами, она поначалу не приняла этого всерьез. А неожиданные отлучки графа расценивала, как признак его охлаж­дения к ней. Но когда выяснилось, что Ган­ри в самом деле устроился на высокоопла­чиваемую — так он ей сказал — долж­ность в Дрезденском коммерческом бан­ке, все ее страхи прошли, и она с облегче­нием сменила гнев на милость. То, что из-за его командировок и занятости они стали реже видеться, больше не пугало ее. Тем более что он был нежнее и предупреди­тельнее прежнего.

За два минувших месяца Дорис несколь­ко раз виделась с Путиловым, игра на бир­же шла с неизменным успехом, и ее зеле­ный кожаный портфельчик заметно рас­пухал после каждого нового визита удач­ливого биржевого дельца. Зима кончилась, все чаще выпадали солнечные дни при си­нем небе, и это тоже способствовало хоро­шему настроению.

Майор Цорн еще дважды приглашал ее на беседу, и она дважды вела с Ганри раз­говор о возможной поездке в Лондон, но Ганри, в принципе ничего не имевший про­тив этого, выдвигал со своей стороны одно соображение, с которым Дорис не могла не соглашаться: он считал, что в Лондон они должны отправиться уже как муж и жена, иначе у них обоих будет весьма лож­ное положение. Оформить же законным образом их брак пока мешала неясность с имением в Гвинее и с наследственными де­лами, которые зависели от американских родственников графа. Ганри мог себе поз­волить легкомыслие в чем угодно, но толь­ко не в матримониальных вопросах. Все, что связано с брачным союзом, для него свято.