Борис Джурко - Концерт для врача с гитарой

Сидя на скамейке у стоянки такси, мы любовались праздничными картинками утреннего Зарасая, пока солнце не скрылось за облаком, а картинки вновь стали будничными. Лишь на короткое время оживились они появлением Феликса Ивановича, протарахтевшего мимо нас на развалюхе времён второй мировой, которую почему-то он называл мотоциклом. Помахав нам рукой, он исчез в непроницаемом для гаишников облаке дыма, а мы, усевшись в такси, напряглись, вспоминая название хутора.

«Червяково, Ушицыно, Щукино», – перебирал я возможные варианты. «Симферополь, Ялта, Гурзуф», – вспоминал географию Мишка, а водитель уже вёз нас куда-то. Оказалось, Феликс Иванович обо всём с ним договорился заранее. Спустя полчаса мы стояли на берегу озера. После недолгих препираний по поводу дальнейшего маршрута мне удалось настоять на повороте налево.

Приятно идти вдоль берега озера, сознавая свою правоту. Особенно первые десять минут, когда не были тяжёлыми сумки, а трава густой и высокой. Войдя в небольшой бревенчатый дом, мы оказались перед тремя дверьми, за одной из которых скрывалась наша каморка, а за двумя другими – подсобка и две смежные комнаты, в которых проживала Аделька.

Дверь в подсобку была перекошена и поддалась Мишке не сразу. А вот вторая дверь открывалась легко, о чём мы узнали после того как Мишка влетел с разбега на ней во мрак дверного проёма. Не дождавшись воплей и грохота упавшего тела, я решил выйти во двор, чтобы взглянуть, что там с погодой, но разглядев в дверном проёме робкие лучики света, рискнул войти в комнату. Как эквилибрист по канату пробрался я к зашторенному паутиной окошку и, нагнувшись в надежде увидеть пейзаж, уткнулся во что-то твёрдое волосатое и увидел портрет. Точнее не портрет, а набросок ухмылявшейся Мишкиной рожи.

Рыбачили мы у противоположного берега. О том, чтобы рыбачить у своего не было речи. Мы садились в лодку и переплывали озеро молча. По мнению Мишки, у противоположного берега было больше заводей и лучше рыбалка. Хотя, на мой взгляд, происходило так потому, что чужой пирог всегда кажется слаще. К тому же рыбачь мы у своего, у нас не было бы повода покататься на лодке.

В общем, ничего удивительного не было в том, что и на третий день мы рыбачили у противоположного берега. День выдался ясным и тихим. Лишь изредка из-за нависших над озером елей доносился грохот катившихся по паркету гантелей, который запросто можно было принять за грозовые раскаты, если бы на небе появилось хоть облачко.

К полудню стих ветерок, стало жарко, и клёв прекратился. На уху нам хватало с избытком – на счету каждого из нас числилось по двенадцать окушков и плотвичек, но именно с этим Мишка смириться не мог. Сменив несколько мест, мы встали в заводи, окружённой с трёх сторон камышами. По мнению Мишки «здесь обязательно должно было что-нибудь клюнуть». И действительно, задремав, я пару раз клюнул, после чего признал своё поражение. Но «одолжения» оказались ему не нужны.

Солнце палило нещадно. Словно вырезанные изо льда на зеркальной поверхности заводи таяли белоснежные лилии, между ними скользили длинноногие насекомые и от гонявшейся за ними рыбёшки по воде расходились круги. Чтобы не заснуть и не добавить своих, я занялся их подсчётом, но на счёте четырнадцать сбился, затем на семи – мешали тяжёлые веки и монотонный шорох стрекоз.

В очередной раз я клюнул так резко, что, потеряв равновесие, едва не свалился за борт, а вскинув голову, увидел Мишку и не поверил глазам: рыбак уснул на рыбалке! Теперь я буду отмщён, не стану выкапывать по утрам червяков, буду просыпаться, когда захочу и есть вместо рыбы тушёнку. Я так размечтался, что вновь задремал, а очнувшись, увидел нависшие над нами свинцовые тучи и крикнул Мишке «проснись!». Но первым проснулся дремавший в камышах ветерок и, ворвавшись под наши рубашки, затрепыхался как рыба в сетях. Можно было выйти на берег и укрыться под елями, но мы не знали, когда закончится дождь, ливший безостановочно четверо суток.

Я работал вёслами так, как не работал на районной спартакиаде медицинских работников, где занял третье место. Однако мы плыли, а тучи летели, и первые капли дождя разбились о наши головы на середине пути. А после ослепительной вспышки небо оглушительно треснуло, и потоки воды обрушились в озеро.

Второй раз за последние дни мы оказались в сплошных потоках воды, до неузнаваемости изменивших пространство и время. И теперь не было оснований полагать, что мы плывём по озеру Самавас. С не меньшей вероятностью можно было утверждать, что наша лодка терпит бедствие в неизвестном водоёме на севере Африки. Единственным ориентиром в пространстве для меня был теперь Мишка, впрочем, так же, как и я для него. Всё же уверенности в том, что мутное пятно над кормой это он у меня не было. Бросив вёсла, я пробрался к пятну и, убедившись, что это всё-таки он, стащил с него часть, как нам поначалу казалось, брезентовой куртки, которая моментально пропиталась водой и хлынувшие по нашим спинам ручьи счастливо воссоединились с лужицей на скамейке.

На этом удивительные события не закончились. Рядом с домом мы повстречали старушку с автовокзала! Она была в том же плаще с капюшоном и роста была небольшого и голосом обладала скрипучим. Для окончательной идентификации старушек не хватало разве что сличения лиц. Но если лицо привокзальной скрывал капюшон, то Аделькино (а это оказалась она) я помнил с раннего детства. Испещрённое сетью морщин, с крючковатым носом и выдающимся подбородком его невозможно было представить улыбающимся. Оно следило за мной со страниц детских книг, принуждая съедать всю порцию каши. Но если бы оно улыбнулось, я проглотил бы три порции.

Не мудрено, что Мишка не смог скрыть благодарной улыбки, услышав, что утром она нас покинет. Чтобы исказить верное о себе впечатление, он поинтересовался, для чего в подсобке сохнет трава, и узнал, что Аделька плохо понимает по-русски. А я не понимал, отчего он не спросит её по-литовски, если «на нём изъяснялся свободно: не хуже, чем на немецком, за который получал твёрдые тройки». Но лишь однажды я слышал, как он спросил у мужчины со спиннингом: «кейп жувис?», что означало «как рыба?». После ожесточённой жестикуляции и выразительного мычания обеих сторон выяснилось, что он тоже был русским.

Между тем Аделька поняла, о чём спрашивал Мишка, и мы узнали, что сохнувшая в кладовке трава может до неузнаваемости изменить нашу жизнь. Причём в лучшую сторону! Поэтому Мишка слушал её, как не слушал ни одну старушку на свете, включая классную руководительницу-математичку, переводившую его в следующий класс после выполнения им какого-то спецзадания. Он слушал и застенчиво улыбался, а его цвета озёрной тины глаза выражали глубокую признательность за предстоящие подношения. Однако после того как их не последовало он был вынужден сообщить, что его друг намерен жениться, и нуждается в траве для карьеры не меньше, чем в корнях аира болотного, укрепляющего силу мужчин.