Публий Назон - Элегии и малые поэмы

И начинает лепить снова под крышей гнездо;

Поле приемлет сошник и опять обновляется плугом.

160 Этот и надо бы срок года считать новиной!»

Долго я спрашивал так, но он, недолго помедлив,

В два лишь стиха уложил свой на вопрос мой ответ:

«Солнцеворот — это день и последний для солнца, и первый:

Тут поднимается Феб, тут начинается год».

165 Я удивился: зачем день первый нового года

Судным заботам открыт? «Выслушай! — Янус сказал. —

Время начальное я судебным делам предоставил,

Чтобы бездельным весь год с этим почином не стал.

Всякий свое ремесло хоть немного тогда продолжает,

170 Тем доказуя, что он не забывает его».

Я же опять: «Почему, хоть богов и других почитаю,

Первому, Янус, тебе ладан несу и вино?»

«Ибо лишь после меня, порогов хранителя, можешь

Ты до любого достичь, — так он сказал, — божества».

175 «А почему в твои дни приветливы речи людские,

Так, что желает добра каждому каждый из нас?»

Бог, опершися на жезл в своей деснице, промолвил:

«С доброго слова всегда надобно все начинать!

Первое слово всегда тревожит вам слух и вниманье;

180 Первая птица, летя, авгуру знак подает:

В первый день для молений открыты и храмы и боги:

Все пожелания — впрок, каждое слово — на вес».

Янус на этом умолк. Но недолго хранил я молчанье —

Вслед за словами его начал я спрашивать вновь:

185 «Финики здесь почему у тебя, карийские смоквы

И в белоснежных горшках белый виднеется мед?»

«Это примета к тому, чтобы все кругом благоухало

И наступающий год сладостен был», — он сказал.

«Я понимаю, зачем эти сласти; но деньги зачем же

190 Дарят? Скажи и открой все о твоем торжестве».

«Плохо ты знаешь людей, — ответствовал Янус со смехом, —

Коль полагаешь, что мед слаще, чем деньги теперь!

Даже в Сатурновы дни мне редко встречались такие,

Кто бы уже не бывал страстью к наживе объят.

195 Время идет, и жажда к деньгам достигает предела,

Некуда больше идти нынешней жадности здесь.

Больше богатства теперь, чем в прежние, давние годы,

В век, когда в бедной стране встал новосозданный Рим,

В век, когда и Квирин, сын Марса, в хижине малой

200 Сам на речном камыше вместо постели лежал.

Даже Юпитер тогда ютился в хижине тесной,

Даже в деснице его был лишь скудельный перун.

Вместо камней дорогих был украшен листвой Капитолий,

Каждый сенатор овец сам выгонял на луга.

205 И на соломе в те дни почивать никто не стыдился,

Для изголовья себе сено пахучее взбив.

Претор суд совершал, едва оторвавшись от плуга,

А серебром обладать было проступком тогда.

Но лишь доходы земли здешней подняли голову выше

210 И до всевышних богов Рим в своей мощи достиг,

То с богатством людей возросло и стремленье к богатству —

Больше имея в руках, большего люди хотят:

Тратиться больше хотят, наживаться хотят, чтобы тратить,

И с переменой такой быстро пороки растут.

215 Ежели пучить живот от избытка воды начинает,

То от водянки больных жажда сильнее томит.

Деньги ныне в цене: почет достается за деньги.

Дружба за деньги: бедняк людям не нужен нигде.

Спросишь меня, для чего за вещанье взимаем мы плату

220 И почему медяки старые радуют нас?

Встарь подавали вы медь, а теперь вот и золото нужно:

Старая медь уступить новой монете должна:

Нам золотые нужны святилища, хоть и милее

Древние храмы: богам ведь величавость идет.

225 Старые хвалим года, но в новое время живем мы:

То и другое должны мы одинаково чтить».

Он перестал вразумлять. Но кротко, так же как раньше,

К богу я ключарю тут обратился опять:

«Много сказал ты; но вот с одной стороны на монетах

230 Медных — корабль, а с другой видно двойное лицо?» [319] Монета — медный асс.

«Мог бы меня, — он сказал, — ты узнать в этом виде двуликом,

Если б по старости лет не поистерся чекан!

А почему здесь корабль, расскажу я. На тускскую реку [320] Тускская (этрусская) река — Тибр; на левом берегу его (ст. 242) был выстроен Рим.

Бог серпоносный пришел, круг исходивши земли.

235 Помню я, как приняла страна эта бога Сатурна,

Что из небесных краев изгнан Юпитером был.

Долго здешний народ сохранял Сатурново имя:

Лацием после того божий назвался приют.

Но благочестный народ на меди корабль отчеканил

240 В память о том, как сюда прибыл низвергнутый бог.

Сам поселился я там, где Тибра песчаные струи

Левого берега край ласковой моют волной.

Здесь, где возвысился Рим, зеленела нерубленой чаща

Леса и мирно паслось скромное стадо коров.

245 Крепость моя была холм, который поэтому люди

Стали Яникулом звать и до сих пор так зовут.

Царствовал там я тогда, когда боги землею владели

И в поселеньях людских жили еще божества.

Смертных злодейства еще Справедливость тогда не прогнали

250 (После ж нее никаких нет уж богов на земле).

Совесть одна, а не страх без насилья царила в народе,

Право меж правых людей было нетрудно блюсти.

Не о войне я радел: охранял я мир и пороги.

Вот оружье мое!» — И показал он на ключ.

255 Бога сомкнулись уста. Тогда мои разомкнулись;

Бога маня в разговор, так я на это сказал:

«В стольких входах ты чтим, — почему же одним только входом

Здесь обладаешь, а храм твой между двух площадей?»

Бороду гладя себе, на грудь свисавшую долу,

260 Он об эбалии мне Татии [321] Татий — сабинский царь, в войне с Ромулом сумевший подкупом овладеть Капитолием; он назван «эбалием» («спартанцем»), потому что сабины считали спартанцев своими предками. начал рассказ;

Как сторожиха, прельстясь сабинов запястьями, в крепость

Им показала проход и провела их тайком.

«Спуск оттуда крутой, как нынче, — сказал он, — который

Вниз на долину идет, к площади прямо ведя.

265 Вот уж враги достигли ворот, с которых засовы,

Прочь отодвинув, сняла злобно Сатурнова дочь. [322] Сатурнова дочь — Юнона, враждебная Риму.

Тут, опасаясь вступать с таким божеством в поединок,

В хитром искусстве моем я по-иному решил.

Устья, которыми я обладаю, источников отпер,

270 И неожиданно вон ринулись воды из них;

Мало того: к их влажным струям добавил я серы,

Чтобы горячей водой Татию путь преградить.

Эту услугу мою по изгнаньи сабинов постигли;

Место же это затем стало спокойным опять.

275 Мне был поставлен алтарь, примыкающий к малому храму;

Курится пламенем он с жертвенной полбой на нем».

«Но почему при мире ты скрыт, появляясь при войнах?»

Без промедления мне дан был на это ответ:

«Чтобы открыт был возврат народу, пошедшему в битвы,