Автор неизвестен Европейская старинная литература - О возвышенном

3. А разве один только Геродот подражал Гомеру? Еще до него этим же занимались Стесихор и Архилох, но самым великим подражателем был Платон, принявший в себя бесчисленные ручейки живого гомеровского источника. Может быть, следовало бы привести доказательства этому, но ученики Аммония [3]уже опередили меня, установив и описав все по отдельности.

4. Подражание – не кража. Его можно сравнить со слепком, сделанным с прекрасного творения человеческих рук или разума. И Платон в своих философских построениях не достиг бы такого расцвета и не стал бы то и дело вдаваться в область поэзии, если бы не оспаривал, клянусь Зевсом, изо всех сил первенства у Гомера, как новичок у прославленного уже мастера; и хотя, быть может, Платон и был слишком честолюбив, словно дело шло всего лишь о метании копья, все же он состязается с Гомером не без пользы для себя. Ведь, как говорит Гесиод, «Вот эта Эрида для смертных полезна» [4]. Поистине прекрасны и достойны великой славы и подобное соревнование и тот венок, который обещан в награду победителю; и в состязании за него ничуть не позорно потерпеть поражение от более сильных и опытных борцов.

1. А как прекрасно было бы для нас, занятых поисками возвышенного в стиле и мыслях, вообразить на нашем месте Гомера, Платона, Демосфена либо, наконец, историка Фукидида. Если эти лица в соответствии с нашими стараниями повлияют на нас надлежащим образом, это как-то вознесет нашу душу на высоту их непревзойденных, образцовых произведений.

2. Но, пожалуй, еще лучше представить себе Гомера или Демосфена в числе наших слушателей и задуматься над тем, как они отнесутся к прослушанному. Нет слов, огромна ответственность предстать со своим произведением перед судом подобных мастеров и отвечать перед такими слушателями, выступающими одновременно в роли судей и свидетелей.

3. Но более всего мы должны воодушевляться мыслью о том, как отнесутся к нам наши потомки. Впрочем, если кто-нибудь сразу же начнет волноваться, как бы его сочинения не устарели для будущих поколений, то все плоды мыслей такого сочинителя предстанут беспомощными и слабыми недоносками и никогда не найдут признания в веках.

1. Пышности, величественности и выразительности речи чрезвычайно способствуют, мой юный друг, те представления, которые иначе еще называются иногда зрительными образами [1]. Вообще же к представлениям относят любую мысль, изначально присущую слову. Здесь этот термин мы применяем в том случае, когда вдохновение и пафос придают содержанию речи особую наглядность. Мы как бы показываем слушателям то, о чем рассказываем.

2. Ты сам понимаешь, конечно, что цели представлений различны в прозе и в поэзии: поэзия должна потрясти слушателей, речь – убедить, но они едины в своем стремлении проникнуть в душу слушателей и произвести на них впечатление.

Или же в другом месте:

Поэт здесь сам увидел Эриний и почти силой заставил своих слушателей следить за тем, что грезилось только ему

3. В своих драмах Еврипид разрабатывает преимущественно два типа страстей: безумие и любовь. В них он сумел превзойти всех, хотя, впрочем, не был чужд изображению других чувств.

Еврипид, совсем невеличественный, зачастую заставляет себя подниматься к вершинам трагического мастерства, особенно в изображении великого. Говоря словами Гомера [4], он поступает подобно льву, который

4. Гелиос, вручая вожжи Фаэтону, говорит так [5]:

И далее продолжает:

Разве не кажется тебе, что поэт в своем воображении сам взошел с ними на колесницу и, разделяя их опасность, сам мчится на этих конях? Ведь он никогда не сумел бы изобразить всего этого, если бы его воображение не унесли с собой эти небесные создания. Такие же образные представления можно найти у него в словах Кассандры: «Но, вы, конелюбивые троянцы…» [6].

5. Еще смелее обращается с грандиознейшими представлениями Эсхил; так, у него в трагедии «Семеро против Фив»

Все они без сожаления клянутся собственной смертью. Хотя Эсхил предлагает иногда свои мысли в необработанном виде, как бы шероховатыми и неприглаженными, тем не менее Еврипид, как всякий честолюбец, рискует все же идти по его следам.

6. Так, у Эсхила чертоги Ликурга при появлении Диониса словно наполняются божеством:

Еврипид выразил то же самое, но только несколько смягчив:

7. Подобным образом на высоте оказался Софокл, изобразив Эдипа умирающим [10]и, согласно воле богов, самим погребающим себя; а вспомни, как перед эллинами, отплывающими из-под Трои и уже теряющими из вида ее берега, внезапно возникает призрак Ахилла [11], вознесшийся над могилой великого героя; я не знаю, кто бы сумел нагляднее Симонида воспроизвести эту сцену. Но все примеры перечислить невозможно.

8. Тем не менее подобные изображения у поэтов отличает преувеличение, довольно далекое от действительности, как я уже говорил, и во всяком случае превышающее вероятное; действенность же и достоверность изображений в прозаических произведениях – наиболее прекрасны. Ужасны и неестественны те отступления, в которых речь приобретает форму поэтической и становится далекой от действительности, а иногда даже полностью погружается в невероятное. Тут уже, клянусь Зевсом, наши горе-ораторы, подобно трагическим поэтам, сами видят Эриний. Только не могут эти умники понять одного, когда Орест говорит:

он уже безумен и поэтому видит все это в бреду.