Коллектив авторов - Древнегреческая застольная, шутливая и эротическая эпиграмма

К милому я среди ночи украдкой пришла повидаться
И всю до нитки меня дождь проливной промочил, —
С тем и пришла разве только, чтоб время занять болтовнёю...
Нет, наступила пора неугасимой любви!

Плачешь и шепчешь, стеная, томленьем любовным объятый,
Льнёшь вожделенно ко мне, страстно целуешь меня!
Так поступает влюблённый. При слове: «Ложусь я, безумный!» —
Сила любовная вмиг вся покидает тебя.

Тридцать восьмой год живу я на свете, страниц же немало
Вырвано было уже из книги жизни моей.
И седина вот уже у меня показалась, Ксантиппа,
Предупреждает она: ты жизнь разумно построй.
Мне же так хочется петь и болтать, веселиться с друзьями,
Неугасимо горит в сердце влюблённом огонь.
Вы, моей страсти владычицы, Музы, последнюю букву
Ставьте скорее: влюблён буду в последний я раз!

Сердце пронзили Демо мне и Термион! Первая — шлюха,
Термион дева — она таинств не знает любви.
Первой касаюсь, второй же — не смею. Клянусь Афродитой,
Больше кто мне по душе, я затрудняюсь сказать.
Я произнёс бы «Демо», девой будь она, но не прельщаюсь
Тем, что доступно. Люблю свято хранимую честь!

Коль седина в сочетаньи с умом — уваженья достойна,
Нет если с нею ума — старости только позор.

Я побледнел, как увидел Мелиту: ведь шла она вместе
С мужем. В волненье придя, слово такое сказал:
«Можно ль калитки твоей перекладину приподниму я,
Двери двустворчатой я освобожу свой штырёк,
Через преддверье твоё проникну ко влажному входу,
Кончик ключа своего внутрь замочка вложив?»
Бросив косой взгляд на мужа, она, рассмеявшись, сказала:
«Если к двери подойдёшь, станешь добычей собак!»

Льнут пусть к мужчинам другие. Я женщин извечный поклонник:
Дольше ведь в сердце своём чувство любви берегут!
Не по душе молодёжь мне, противна она, ненавистна.
Быстрорастущую я бороду разве стерплю?

Высокомерной Марии, желанной моей покарай же
Гордость, упрямство её, Дике, царица, прошу!
Смертью?.. К чему, госпожа! Пусть, напротив, познает седины.
К телу сухому тогда годы прибавят морщин,
Слёзы венчать будут старость, былая краса потускнеет.
Нрав горделивый её станет причиной тому.

Снова Зевес на пиру веселится среди эфиопов,
Снова дождём золотым в спальню к Данае спешит.
Странно другое: узрев Перинадра, красавца на небо
Он не унёс. Может, бог стал равнодушен к юнцам?

Стенелаида огнём города за немалую плату
Может любовным своим с лёгкостью испепелить.
Целую ночь уже дрёму теперь от меня отгоняет,
Вплоть до утра, не беря злата, ласкает меня.

Вижу ли я столь блестящие чёрные кудри, царица,
Или, напротив, твои русые волосы зрю —
В случае том и другом ты красою сияешь всё той же!
Будь у тебя седина — в ней обитал бы Эрот.

Образ орла принял Зевс, представ пред красой Ганимеда,
Мать же Елены увлёк, в лебедя, он, превратясь.
Но совместимы ль утехи? Другим — и другое послаще.
Одновременно люблю то и другое и я!

О кифаред, как хотел бы, чтоб ты мне сыграл на кифаре,
Бил бы по крайней струне, среднюю же расслаблял.

Банщица пышная, так горячо тобой ванна нагрета!
Даже одежды не сняв, я ощущаю огонь.

Если меня упрекают, что я, как прислужник Эрота,
С взором горящим мечусь, словно за дичью в полях,
Знают пускай, что и Зевс, и Аид, и морей повелитель
Были рабами всегда неутолимых страстей.
Разве деянья бессмертных примером не служат для смертных?
Зная проделки богов, можно винить ли меня?

«Девушка, здравствуй». — «Привет!» — «Впереди кто идёт?» — «А тебе что?» —
«Я неспроста говорю». — «Это моя госпожа». —
«Есть ли надежда?» — «Что надо?» — «Одной только ночи». — «А деньги?» —
«Золото дам!» — «Хорошо». — «Вот оно». — «Нет, не пойдёт».

С длинной шеей, изящноокруглая, ладнолитая,
Льющая влагу сполна с шумом из сомкнутых уст,
Жрица весёлая муз, Афродиты и буйного Вакха,
Смехом дарящая нас, ключница общих пиров, —
Если я трезв, отчего ты мне кажешься пьяной, а пьян я,
Трезвою выглядишь?.. Ты дружбе застольной вредишь!

Был виноград когда зелен, ты мне отвечала отказом.
Зрелым стал — мимо прошла! Дай мне теперь хоть изюм!

Перед чертогом твоим Порфиридой из Книда, Дионис,
Этот положен венок, остроконечный двойной
Тирс и браслет — украшение ног. Она с ними кружилась
В танце неистовом, в храм твой приходила когда,
Шкуру оленя набросив на грудь: «Дар расскажет, Дионис,
Как я прекрасна была в пляске безумной своей!»

Вакховой чаши подруга, слегла Вакхилида однажды,
Стала Деметре она вот что тогда говорить:
«Если останусь жива и горячка отпустит, я буду,
Солнце пока не взойдёт в тысячный на небе раз,
Пить ключевую лишь воду, вина не пригублю ни капли!»
Легче ей стало когда, вот как схитрила она:
В руку плетёное сито взяла и сквозь частые дырки
Солнце узрела одно сотни и тысячи раз!

Путник, сверши возлиянье у Анакреона могилы,
Мимо неё проходя: выпить всегда был не прочь!

Милый, ты ищешь огня, чтобы этот светильник прекрасный
Ночью желанною вновь воспламениться бы смог.
Сердце горит у меня! Подойди и возьми это пламя:
Душу сжигает оно, ярким сияя огнём!

Богом назвать кто Эрота решился? Какой же приносит
Бог нам несчастье, людей кровь проливает, смеясь?
Разве в руке он меч острый не держит? Взгляни же на эти
Шкуры поверженных жертв, богом свершённых убийств.
Мать вместе с сыном убиты, убитый лежал на телах их:
Он в наказанье забит насмерть каменьями был...
И не Аид виноват, не Арей, то Эрота проделки:
Так развлекаться привык этот мальчишка — Эрот!..