Марк Цицерон - Об ораторе

16.(59) Итак, немало было таких государственных деятелей, которые пользовались нераздельной славою мужей слова и дела, как, например, Фемистокл, Перикл и Ферамен; были такие, которые сами меньше принимали участия в общественной жизни, но были тем не менее в ней умудренными, как Горгий, Фрасимах, Исократ; однако находились вместе с тем и такие, которые хотя и блистали ученостью и дарованием, но чувствовали какое–то отвращение к политической деятельности и поэтому отвергали и презирали самое ораторское искусство. (60) Во главе их был тот самый Сократ, который, согласно свидетельству всех образованных людей и согласно мнению целой Греции, как по своей рассудительности, находчивости, прелести и тонкости ума, так и по своему разнообразному и богатому красноречию в любой области легко выходил победителем. Это он отнял звание философов у тех, кто носил его [503] Отнял звание философа у тех, кто носил его — с обственно, оппоненты Сократа называли себя «софистами» (мудрецами), а Сократ лишь в виде вызова стал называть себя «философом» (взыскующим мудрости). Впрочем, по Диогену Лаэртскому (Введение, 12), слово «философия» было введено еще Пифагором. , изучая, исследуя и преподавая те предметы, какими сейчас занимаемся мы, ибо всякое постижение и применение достойных знаний называлось философией; это он в своих рассуждениях раздвоил единую науку мудрой мысли и украшенной речи. Его дарование и разнообразные беседы обессмертил в своих сочинениях Платон; от самого же Сократа не осталось ни одной написанной буквы.

(61) С той поры и возник тот раскол, так сказать, языка и сердца, раскол бессмысленный, вредный и достойный порицания, именно — обычай учить отдельно мысли и отдельно речи. Действительно, у Сократа было множество учеников: так как из всевозможных, различных и многосторонних его рассуждений одних увлекало одно, других другое, то и возникли среди философов как бы разные семейства, очень несхожие и несогласные между собою, хотя все философы одинаково считают себя и хотят называться последователями Сократа.

17.(62) И вот, прежде всего, от самого Платона пошли Аристотель и Ксенократ, один из которых дал имя [504] Дал имя — э ти слова относятся, собственно, только к перипатетикам («прогуливающимся»), ученикам Аристотеля, с которыми он занимался, прохаживаясь; академики же получили свое имя (от рощи, посвященной герою Академу) еще при Платоне. перипатетикам, а другой — Академии. Затем от Антисфена, которого привлекала у Сократа, главным образом, проповедь терпения и твердости, пошли сначала киники и потом стоики; потом от Аристиппа, увлекавшегося больше беседами о наслаждении, проистекла философия киренаиков, которую он сам и его последователи защищали открыто, а вот нынешние мыслители, для которых наслаждение — мера всех вещей, хотя и делают это скромнее, ни достоинства не соблюдают при всем старании, ни наслаждения, которым хотят овладеть, не могут отстоять. Были и другие философы, все объявлявшие себя последователями Сократа, — эретрийцы, эрилловцы, мегарцы, пирроновцы [505] Эретрийцы и мегарцы получили названия от городов, в которых существовали эти недолговечные философские школы, основанные учениками Сократа Федоном и Евклидом; эрилловцы (маленькая школа, пытавшаяся согласовать стоицизм с перипатетизмом) и пирроновцы (школа последовательного скептицизма) назывались так по имени основателей, Эрилла и Пиррона, которые, однако, жили несколько позже, учениками Сократа не были и сократиками себя не объявляли. , но все они уже давно разбиты и уничтожены силою доказательств вышепоименованных школ.

(63) Из существующих ныне учений некоторым представляется истинной та философия, которая предприняла защиту наслаждения; однако она слишком уж далека от образа того человека, которого мы ищем и в котором желаем найти духовного вождя и деятельного правителя республики, первого советника и первого оратора в сенате, в суде и в народном собрании. Мы не будем несправедливы к этой философии, мы не будет отвлекать ее от цели ее стремлений; пусть она отдыхает, томно раскинувшись в своих желанных садиках [506] В своих … садиках — н амек на сад Эпикура, обычное место его проповедей. , куда она так нежно манит нас от трибуны, от судов, от сената; ведь, может быть, это и разумно, особенно при теперешнем положении республики. (64) Но я доискиваюсь теперь не того, какая философия самая истинная, а того, какая лучше всего подходит для оратора. Поэтому не будем задевать этих поборников наслаждения: все они славные люди и на свой вкус счастливые. Только попросим их об одном: пусть они хранят, как священную тайну, свой завет о том, что мудрецу не место в политике. Может быть, это даже истинная правда; но если они убедят в этом нас и всех хороших граждан, то уже им самим не придется жить, как им хочется, жить на покое.

18.(65) К стоикам я тоже отношусь с глубоким уважением; но и о них я не собираюсь говорить и даже не боюсь этим их разгневать, ибо ведь они совсем не ведают гнева [507] Не ведают гнева — н амек на бесстрастие, которое стоики считали первым признаком мудреца. . Более того, я им даже благодарен за то, что они признали красноречие и доблестью, и мудростью. Но и у стоиков есть две вещи [508] У стоиков есть две вещи — м есто испорчено, перевод дан по смыслу. , которые неприемлемы для нашего образцового оратора. Во–первых, они говорят, что все, кроме истинных мудрецов, — рабы, разбойники, враги и безумцы, а истинных мудрецов на свете нет. Так что же за нелепость выпускать к народу, или к сенату, или к любому собранию человека, который ни в ком вокруг не признает ни разума, ни свободы, ни гражданских достоинств! (66) А, во–вторых, и речи их, хоть и бывают порою тонкими, всегда острыми, все–таки для оратора слишком сухи, непривычны, чужды слуху толпы, темны и скудны, короче говоря, таковы, что обращаться с ними к толпе совершенно невозможно. Ведь и о добре и о зле стоики судят по–иному, чем все граждане и даже все народы; по–своему понимают они и честь, и позор, и награду, и наказание; правильно понимают или нет, сейчас не в этом дело, но если мы будем выражаться, как они, то мы ничего не сможем разъяснить в своих речах.

(67) Остаются перипатетики и академики. При этом под единым названием академиков разумеются две отдельные школы. Ибо Спевсипп, сын сестры Платона, и Ксенократ, ученик Платона, и Полемон с Крантором по существу ни в чем не расходились с Аристотелем, тоже учеником Платона, и уступали ему только по богатству и разнообразию речи. И только ученик Полемона Аркесилай из разных книг Платона и сократических бесед впервые выхватил мысль, что ни ум, ни чувства не могут дать нам истинного понимания вещей. Говорят, что в своих речах он с очаровательным юмором отвергал все показания ума и чувств и впервые (в прошлом это было главным приемом у Сократа) стал не высказывать собственное мнение, а оспаривать чужие. (68) Отсюда проистекла новейшая Академия [509] Новейшая Академия: древней Академией считалась платоновская, средней — аркесилаевская, новой — карнеадовская; впрочем, после Аркесилая границы между «средними» и «новыми» школами были уже зыбкими, так что некоторые считали даже не три, а пять эпох в истории Академии. Сцевола слушал Карнеада в Риме во время посольства 155 г., Метелл — в Афинах ок. 130 г., незадолго до его смерти. , в которой прославился поистине божественной быстротой мысли и богатством речи Карнеад; многих его учеников я сам знавал в Афинах, а о самом Карнеаде могут дать самые достоверные свидетельства мой тесть Сцевола, который в молодости слушал его в Риме, и достойнейший мой друг Квинт Метелл, сын Луция, который рассказывал, что он в юности много дней слушал в Афинах Карнеада, в то время уже дряхлого старика.