Марк Цицерон - Об ораторе

Итак, красота речи состоит прежде всего как бы в некой общей ее свежести и сочности [530] Говоря об «общей свежести и сочности» речи, Цицерон заимствует метафору от живого тела, говоря о «рассыпанных цветах и украшениях» — от его одеяния. : ее важность, ее нежность, ее ученость, ее благородство, ее пленительность, ее изящество, ее чувствительность или страстность, если нужно, — все это относится не к отдельным ее частям, а ко всей ее целокупности. А вот цветы слов и мыслей, как бы усевающие речь, не должны рассыпаться по ней равномерно, а располагаться с разбором так, как на каком–нибудь наряде располагаются украшения и блестки.

(97) Итак, общий тон речи надо избирать такой, какой в наибольшей степени удерживает внимание слушателей и какой не только их услаждает, но услаждает без пресыщения. (Я думаю, вы не ждете, что я стану увещевать вас, чтобы ваша речь не была вялой, грубой, темной, заурядной и тому подобное; ваши дарования и возраст требуют от меня советов поважнее.) (98) Трудно, право, сказать, почему все, что при первом впечатлении более всего услаждает и сильнее всего волнует наши чувства, то впоследствии всего скорее и надоедает, и пресыщает, и нагоняет скуку. Насколько и по красоте, и по разнообразию красок большинство новых картин цветистее старых [531] То же противопоставление древней живописи (пользовавшейся только четырьмя красками) и позднейшей — более подробно в Б, 70. ! И однако даже если с первого взгляда они нас и захватывают, то надолго не восхищают, между тем как в древних картинах нас притягивает к себе самая их неумелость и старомодность. Насколько переливы голоса и искусственные нотки в пении мягче и сладостнее звуков чистых и строгих! Однако же не только люди серьезные, но и толпа бывает недовольна, когда ими злоупотребляют. (99) То же наблюдается и в области прочих чувств; благовониями с приторным и резким запахом мы не можем долго наслаждаться а предпочитаем менее пахучие — запах воска [532] Запах воска (cera) — перевод по рукописному чтению; в изд. Фридриха конъектура «запах земли» (terra) на основании неопределенной ссылки у Плиния, «Естественная история», 13, 4 (и 17, 3): «в сочинениях Цицерона упоминается, что нам приятнее благовония с запахом земли, чем с запахом воска». нам явно приятнее запаха шафрана; даже для осязания существует предел мягкости и гладкости. Да и вкус, чувство самое из всех избалованное и больше всех других привлекаемое лакомствами, как скоро он отвергает и отплевывается от избытка сладости! Кто в состоянии долго пить или есть только сладкое? А умеренного вкуса пища и питье легко избавляют нас от пресыщения. (100) Так во всех случаях чрезмерное наслаждение граничит с отвращением.

Поэтому нечему тут удивляться и в отношении речи: будь это стихотворение поэта, будь это проза оратора, но если мы чувствуем, что это произведение благозвучно, отделано, разукрашено, нарядно без перерыва, без передышки, без разнообразия, то, пусть оно и написано яркими красками, оно не может доставить длительного удовольствия. И тем скорее раздражают нас завитушки и прикрасы оратора или поэта, что чувства пресыщаются чрезмерным наслаждением естественно и бездумно, а здесь, в речах и в книгах, даже прикрашенные недостатки легко улавливаются не столько слухом, сколько умом.

26.(101) Поэтому пусть уж нам кричат «хорошо!» «отлично!»; но когда начинают кричать только «очаровательно!» и «восхитительно!», это уже ни к чему. Мне самому приятно слышать, как восклицают: «лучше нельзя!» — и все–таки пусть в нашей речи среди всего этого восхитительного великолепия кое–что будет и приглушено, и затенено, чтобы на этом фоне ярче блистало и выделялось главное. (102) Росций мог бы сделать прекрасный жест при словах:

но он не делает этого и пренебрегает этим, чтобы зато в следующем стихе —

ринуться, изумиться, ужаснуться, остолбенеть. Ну а другой актер? Как кротко, как нерешительно, как беспомощно он произносит:

Зачем? Да чтобы грозно прозвучало —

Тут игра актера не могла бы так потрясти, будь она поглощена и исчерпана предшествующим движением. И первыми это поняли даже не актеры, а сами поэты и сочинители музыки, так как только от стихов и от музыки зависят понижения, а зачем повышения голоса, его ослабления и нарастания, его видоизменения и остановки.

(103) Итак, пусть будет речь нашего оратора и красива, и приятна (да и как же иначе!), но пусть ее приятность будет строгой и твердой, а не слащавой и вялой. Ну, а как украшать такую речь, на то есть правила такие простые, что их может применять даже самый никудышный оратор. Потому–то, как я уже говорил, надо сперва позаботиться о сыром материале доводов (о чем нам уже рассказывал Антоний), а потом уже этот материал надо обработать в нужном тоне и слоге, украсить словами и разнообразить мыслями.

Высшее достоинство красноречия в том, чтобы распространить свой предмет. Распространение служит не только к усилению или превознесению чего–либо в речи, но и к умалению и уничтожению. 27.Оно необходимо во всех тех «местах», какие Антоний советовал [534] Антоний советовал — с м. II, 121, 128, 146, 163–173. применять для придания речи доказательности, когда мы или разъясняем что–нибудь, или когда мы успокаиваем, или когда возбуждаем слушателей; (105) главным образом, именно в этом последнем случае распространение имеет наибольшую силу и является исключительным и высшим достоянием оратора. А еще большее значение имеет то, что Антоний в конце своего выступления предлагал, а в начале отвергал [535] Отвергал Антоний правила похвалы и порицания в II, 43–47, советовал — в II, 341–349. , а именно — искусство похвалы и порицания. Ничто ведь лучше не способствует развертыванию и распространению речи, чем умение пользоваться тем и другим в совершенстве. (106) Далее тому же служат те самые «места», которые, хотя и должны относиться к данному делу и заключаться в нем самом, однако применимы ко всему на свете и потому издавна получили название «общих мест» [536] Ср. «О нахождении», II, 48: «Общие места содержат распространение или какого–нибудь бесспорного положения, например, «кто убил отца, тот заслуживает тягчайшего наказания…», или спорного положения, допускающего убедительные доводы с обеих сторон, например, «подозрениям не должно верить» и «подозрениям должно верить»». . Одни из этих «общих мест» содержат, скажем, резкие, преувеличенные и обычно неопровергаемые или неопровержимые обвинения и жалобы на проступки и преступления, как, например, на грабителя, на предателя, на отцеубийцу, — такими общими местами следует пользоваться только после подтверждения обвинений, а иначе они оказываются пустыми и бессильными; (107) другие, напротив, содержат просьбы или мольбы о сострадании; а иные содержат рассуждения двоякие, позволяющие во всевозможных случаях пространно выступать и за и против. Такие рассуждения считаются теперь достоянием двух философских школ [537] Две философские школы — С редняя Академия Аркесилая и Новая Академия Карнеада, упомянутые в § 67 и 80. , о которых я говорил раньше, а в старину были в распоряжении любого, кому нужно было обоснованно и пространно выступать по судебным делам. Нам и сейчас [538] Нам и сейчас — п ер. по конъектуре Зорофа etiam nos вместо animos. приходится говорить о добродетели, о долге, о справедливости и честности, о почете и позоре, о награде, наказании и тому подобных вещах как за, так и против, с вдохновением, силой и искусством. (108) Но так как нас выгнали из наших владений и оставили в маленьком судебном именьице [539] Судебное именьице — в подлиннике та же двусмысленность: «именьице, состоящее из судебных дел» или «именьице, оспариваемое по суду». , и мы, будучи защитниками других, не смогли удержать и охранить своей собственности, то мы к своему величайшему стыду берем взаймы то, что нам нужно, у тех, кто вторгся в нашу наследственную область.