Антология кинизма

Но у эллинов слово «разрушить» воспринимается только в одном значении: не как утрата собственного царства, а как захват чужого. А Кир, этот полулидиец или полуперс, из рода тиранов с материнской стороны и простой человек со стороны отца, оказался полуослом в решении этой загадки и обнаруживает не только напыщенность речи, но и пророческий дар, который ничего не предвидит, если только не знал прорицатель заранее, что он не поймёт этой загадки.

Но если не от незнания, а от суемудрия и злонамеренности пророк решил так пошутить, то что за гадость эти божественные забавы! Если же не по этой причине, а просто потому, что так должно было случиться, то это самая подлая из хитростей. Но если и вправду так должно было случиться, то зачем же ты, несчастный, восседаешь в Дельфах и поёшь свои ничтожные и пустые оракулы? Что нам за польза от тебя? Что за безумие охватывает всех нас, со всех концов земли устремляться к тебе? Зачем тебе весь этот чад от жертвоприношений? ( Евсевий . Приготовление к Евангелию, V, 20—21).

4. Вот с какой смелой и свободной речью обращается к читателю Эномай в своём «Обличении обманщиков», пропитанном кинической язвительностью. Он хочет, чтобы у всего греческого народа не было оракулов, от каких бы божеств они ни исходили, а чтобы все уловки и хитрости, направленные на его обман, были раскрыты. Так как мы однажды уже их упомянули, то ничто не должно помешать нам услышать и дальнейшие разоблачения. И первый, о ком рассказывает Эномай, это он сам, обманутый Аполлоном Кларосским. Вот что он пишет:

— Нужно было и нам принять какое-нибудь участие в этой комедии и не чваниться, что нас не поразило всеобщее безумие, но расхваливать тот товар, который мы и сами привезли от тебя из Азии, клариец.

Услышав это, я, глупец, вдохновился и Гераклом, и Геракловым садом вечноцветущим. Размечтался я также из-за этого Трахина о каком-то гесиодовском трудовом поте и о лёгкой жизни, услышав о цветущем саде. Потом я спросил, помогут ли мне боги, и какой-то человек из толпы сказал, что готов поклясться, что сами боги ко мне благосклонны, ибо он точно слышал, что ты предрёк то же самое Каллистрату, некоему понтийскому купцу. Как только я это услышал, тотчас вскричал; «Как, значит ты думаешь, будто я вышел из себя потому, что по его милости лишился благодати?» И хотя я с недовольством смотрел на купца, но стал спрашивать себя, может быть и он обманут именем Геракла. Было ясно, что и он чем-то удручён и жаждет наживы и ожидает от неё счастливой жизни.

Когда стало очевидным, что бог приравнял купца ко мне, я больше не стал принимать близко к сердцу ни оракул, ни Геракла. Я считал недостойным разделять судьбу с тем, кто сегодня испытывает затруднения и ожидает благ от будущего. Данное мне пророчество можно было отнести к кому угодно — к разбойнику, воину, к любовнику и любовнице, к льстецу, ритору, сикофанту — иначе говоря, к тому, кого мучают желания, и к тому, кто считает, что его одолевают горести, а радости ещё впереди ( Евсевий . Приготовление к Евангелию, V, 21—22, р. 213Ь).

5. Изложив всё это, он тотчас же добавляет, что, спросив второй и третий раз, понял, что удивительный пророк ничего не знает, скрывая своё незнание только темнотой своих неясных предсказаний. Эномай продолжает: «И когда я со своим товаром собрался в путь, я понял, что нуждаюсь в человеке, который бы повёл меня как друга вместе с собой к мудрости, но такого не было. Тогда я попросил тебя указать мне нужного человека.

Что всё это значит? Если бы я хотел стать скульптором или художником и искал себе учителя, то мне достаточно было услышать: „у легких людей“. Но не сказать ли мне скорее, что прорицатель сошёл с ума? Правда, такое предположение трудно тебе принять — слишком много неясного в человеческом характере. Куда мне лучше направиться из Колофона? И это было не скрыто от бога.

„Немало гусей травоядных“! Кто же мне объяснит значенье сих слов? Или ещё: „туго натянутая праща“. Кто растолкует? Амфилох? Зевс Додонский? Или, может быть, ты, Дельфиец, если к тебе обратиться? А не пойти ли тебе куда-нибудь подальше и не удавиться этой самой „туго натянутой пращой“ вместе с твоими непостижимыми стихами?»

После этих слов давай снова окинем взглядом всё с самого начата, посмотрим, как он разоблачает древнейшие дельфийские пророчества, больше всего превозносимые в греческой истории.

Против афинян персы вооружили огромное войско, и у афинян не было другой надежды на спасение, кроме как на одного только бога. Хотя они ещё не знали точно, что это за бог, но называли его отчим защитником. Это был Аполлон Дельфийский. Что же сделал этот удивительный бог? Может быть, вступил в бой за своих почитателей? Вспомнил о возлияниях и жертвенном дыме, о гекатомбах, которые они по обычаю предков приносили ему в жертву? Нет, тысячу раз нет. Что же он предложил? Бежать! Бежать в заранее заготовленные деревянные стены (так он назвал корабли). Этим одним, говорил он, они спасутся от гибели после того, как сожгут город. О, помощь великого бога! Затем он притворяется, будто предсказывает, что осада коснётся не только обычных городских строений, но и посвящённых богам. Но для этого не нужно было божественного оракула — во время вражеского нашествия все ожидают подобных действий. ( Евсевий . Приготовление к Евангелию, V, 22—23, р. 215а сл.).

6. Наш писатель, конечно, правильно поступает, снова и снова высмеивая и разоблачая тех, кто обманывает греков.

— Должно быть, это дело какого-нибудь злоумышленника, — продолжает он. — Так следует сказать прежде всего об ответе, адресованном афинянам. Вот каков этот ответ:

Таков этот оракул. Но что же в нём пророческого? Разумеется, ты не верил в него, клянусь Зевсом, — скажет, пожалуй, кто-нибудь. Если бы ты присовокупил ещё то, что он добавил к сказанному, когда они просили у него помощи, тогда всё станет ясным. Поэтому послушай, что было дальше.