Квинт Гораций Флакк - Римская сатира

110 Вплоть до ларов самих, коль статуя есть повиднее,

Хоть бы одно божество в кивоте: ибо и это

Ценно теперь и считается главным. Может быть, прав ты,

Что презираешь бессильный Родос и Коринф умащенный;

Прав ты: бояться ль тебе смолою покрытых мальчишек

Или народа, что весь на голенях выщипал волос?

Лишь избегай ты суровых испанцев и области галлов

Да берегов иллирийских, щади и жнецов, что питают

Рим, пока отдает он досуги театру и цирку,

Да и какие награды возьмешь ты за счет преступленья,

120 Раз так недавно Марий раздел догола африканцев?

Прежде всего воздержись обижать союзников бедных,

Но храбрецов; отбери хоть бы золото все, что имеют,

И серебро, однако оставь и щиты и мечи им,

Дротик и шлем, чтоб оружие все ж у ограбленных было.

То, что я высказал здесь, не только суждение, — правда:

Верьте, что я прочитал пророческий свиток Сивиллы.

Если чиста твоих присных толпа, и если решений

Не продает твоих долговолос, если нет за супругой

Вовсе проступков, и Гарпия эта с когтями кривыми

130 По городам не гуляет твоим, на сборищах грабя, —

То хоть от Пика свой род исчисляй, и если прельщают

Древних тебя имена, выставляй хоть все войско титанов

Как твоих предков и с ними возьми самого Прометея

Или же пращура сам выбирай из любой родословной.

Если ж тебя увлекают стремительно гордость и страсти,

Если ломаешь ты прутья [333] Прутья . — Служители высших римских должностных лиц (ликторы) носили связки прутьев со вложенными в них (вне городской черты Рима) топорами. в крови союзников, льстяся

Тем, что секиры тупятся в руках твоих ликторов, — значит,

Знатность предков самих восстает на тебя и предносит

Яркий светоч твоим постыдным делам и поступкам.

140 Ясно, — чем выше считается тот, кто грешит, тем заметней

Всякий душевный порок, таящий в себе преступленье.

Что в тебе, если привык ты подписывать ложные акты

В храмах, что дед воздвиг, пред лицом отцовской почетной

Статуи, прелюбодей, ночной гуляка, укрывший

Рожу свою под плащом из грубой шерсти сантонской?

Вот мимо праха отцов и костей их в лихой колеснице

Скачет толстяк Латеран и сам, хоть консул, колеса

Тормозом сильным жмет, как возница, правда, средь ночи;

Но это видит луна, и звезды-свидетели смотрят.

150 Только лишь кончится срок Латерана службы почетной,

Он среди бела дня возьмется за бич, не стыдяся

Встретиться так с одним из друзей, уже престарелым,

Первый хлыстом взмахнет в знак привета, сена достанет,

Всыплет сам ячменя своей уставшей запряжке.

Он пред Юпитеровым алтарем, по обычаю Нумы,

В жертву мохнатых овец принося и бурую телку,

Только Эпоной клянется и писанными на конюшнях

Мордами. Если ж пойти он захочет в ночную харчевню,

Тут навстречу ему выбегает сирофиникиец,

160 Весь раздушенный, как бывший жилец ворот Идумейских;

Этот харчевник приветствует гостя «царем» и «владыкой»,

С ним и Киана с коротким подолом вино предлагает.

Скажет защитник греха: «И мы, молодые, такими ж

Были». Пусть так; но ведь ты перестал и больше ошибкам

Не потакаешь? Пусть будет недолгой позорная удаль:

Шалости разные надо сбривать нам с первой бородкой.

Только к юнцам снисходи; Латеран же стремится к холщовым

Вывескам с надписью [334] ...к холщовым вывескам... — то есть к лупанарам. , к чаше вина в дешевой харчевне

В пору, когда он созрел для военного дела, охраны

170 Рек армянских, сирийских, для службы на Рене, на Истре,

В возрасте мощном, способном хранить безопасность Нерона, —

В Остию, Цезарь, его посылай; но легата в харчевне

Надо искать: он там выпивает с каким-то бандитом,

Вместе с матросами, вместе с ворами, с рабами из беглых,

Меж палачей, мастеров гробовых носилок, средь смолкших

Бубнов Кибелы жреца, что лежит на спине, растянувшись.

Все там вольны равно, и кубок общий, особых

Кресел нет никому, и стол ни к кому не подвинут.

С этаким вот рабом ты, Понтик, как поступил бы?

180 Верно, в этрусский острог посадил бы, сослал бы к луканам.

Вы же, потомки троян, себе позволяете гадость:

То, что сапожнику срам, достойно Волесов и Брута?

Что, если сверх приведенных примеров, постыдных и гнусных,

Есть примеры, что нам говорят о худших пороках?

Вот Дамасипп, добро расточив, свой голос подмосткам

Отдал, желая играть в «Привиденье» крикливом Катулла:

Также и Лентул проворный в «Лавре´оле» выступил ловко,

Став достойным креста не только на сцене — и в жизни.

Ты извиняешь народ? Извинения нет меднолобым:

190 Смотрят, сидят, как патриции их скоморохами стали,

Фабиев смотрят босых [335] ...смотрят босых... — Актеры мимов играли на сцене без специальной обуви, которую носили актеры в трагедиях. , и звук оплеухи Мамеркам

В них вызывает лишь смех. И зачем продают свою гибель

Эти патриции? Разве Нерон их к тому принуждает?

Зря продают, для игры перед претором, севшим высоко.

Даже представь, что здесь — мечи, а там вон — подмостки:

Что предпочесть? Кому смерть страшна настолько, что станет

Мужем ревнивым Тимелы, товарищем глупым Коринфа?

Впрочем, странного нет в вельможном актере, коль скоро

Цезарь кифару взял. Остались дальше лишь игры,

200 Новый для Рима позор. Не в оружье хотя б мирмиллона,

Не со щитом выступает Гракх, не с изогнутой саблей;

Он не хочет доспехов таких, отвергает с презреньем,

Шлемом не скроет лица; зато он машет трезубцем;

Вот, рукой раскачав, висящую сетку он кинул;

Если врага не поймал, — он с лицом, открытым для взоров,

Вдоль по арене бежит, и его не узнать невозможно:

Туника, до подбородка расшитая золотом, с крупной

Бляхой наплечной, с которой висит и болтается лента.

Даже секутор [336] Секутор — гладиатор, вооруженный шлемом, мечом и щитом, сражавшийся с «ретиарием», вооруженным лишь сетью и трезубцем. , кому приказано с Гракхом сражаться,

210 Худший позор при этом несет, чем рана любая.

Если б народу был дан свободный выбор, то кто же —

Разве пропащий какой — предпочел бы Нерона Сенеке?

Чтобы его казнить, не хватит одной обезьяны [337] ...не хватит одной обезьяны... — Отцеубийц сажали в мешок с собакой, петухом, змеей и обезьяной и топили в море. ,

Мало одной змеи, одного мешка для зашивки.

Сын Агамемнона то же соделал, но повод другой был:

Разница в том, что по воле богов за родителя мстил он.

Был Агамемнон убит среди пира; Орест не запятнан

Кровью Электры-сестры, ни убийством супруги-спартанки [338] Супруга спартанка — Гермиона, дочь Менелая и Елены, бывшая замужем сначала за Неоптолемом, а потом за Орестом. ,