Квинт Гораций Флакк - Римская сатира

Нету наград? И порой отчизну, однако, губила

Слава немногих и страсть похвалы, чтоб почетная надпись

Врезана в камень была, — хранитель пепла, который

Могут разрушить и корни дрянные смоковницы дикой,

Так как гробницам самим ведь тоже даны свои судьбы.

Взвесь Ганнибала: в вожде величайшем много ль найдешь ты

Фунтов? И это ли тот, кого Африка еле вмещала,

От берегов океана Маврийского к теплому Нилу

150 Льнущая, к странам слонов, к племенам эфиопов далеких.

Взята Испания им, хребет Пиренеев им пройден;

Против него выдвигает природа покрытые снегом

Альпы — он скалы дробит и уксусом горы взрывает;

Вот уж Италию взял, но все дальше стремится проникнуть.

«Все ни к чему, — говорит, — коль солдат карфагенский ворота

Не сокрушит и знамен на Субуре самой не поставлю».

О, что за образ, достойный картины, когда гетулийский

Слон был оседлан вождем, на один уже глаз окривевшим!

Ну, а какой же конец? О слава! его победили.

160 Ясно, в изгнанье стремглав он бежит, и там, он, великий,

Всем на диво клиент, сидит возле царской палатки,

Ждет, пока будет угодно проснуться вифинцу-тиранну.

Жизни его, потрясавшей когда-то судьбы людские,

Что положило конец? Не мечи, не каменья, не копья,

Но незаметный отмститель за Канны, за кровь пролитую —

Перстень. Безумец, ступай, беги чрез суровые Альпы,

Чтобы ребят восхищать и стать декламации темой!

Юноша родом из Пеллы и кругом земным недоволен:

Жалкий! Он места себе не находит в тесной вселенной,

170 Будто бы в скалах Гиар заключен иль на малом Серифе.

Только когда он войдет в кирпичные стены [360] Кирпичные стены столицы — Вавилон. столицы,

Хватит и гроба ему. Насколько ничтожно людское

Тело — одна только смерть доказует. А многие верят,

Будто когда-то Афон переплыли, и верят всем басням

Греции лживой — что был Геллеспонт весь устлан судами,

Образовавшими мост колесницам. Мы верим, что реки

Вместе с потоками высохли все: их выпил мидиец [361] Мидиец — Ксеркс.

Враз за едой, как болтает Сострат с крылом отсыревшим.

Ну, а каким возвращается Ксеркс, Саламин покидая, —

180 Варвар, во гневе плетьми бичевавший и Кора и Эвра,

Даже в тюрьме у Эола того никогда не терпевших,

Он, в кандалы заковавший и бога Энносигея?

Этого мало: ведь он дошел до того, что решился

Море клеймить: из богов кто ему послужить захотел бы?

Но возвращался каким он? Один лишь корабль на кровавых

Волнах тащился едва с своим трюмом, тяжелым от трупов.

Вот наказаний каких столь желанная требует слава!

«Дай мне побольше пожить, дай мне долгие годы, Юпитер!» —

Только об этом одном, и здоровый и хворый, ты молишь.

190 Но непрестанны и тяжки невзгоды при старости долгой.

Прежде всего безобразно и гадко лицо, не похоже

Даже само на себя; вместо кожи — какая-то шкура.

Щеки висят, посмотри, и лицо покрывают морщины

Те же, какие себе в тенистых долинах Табраки

Чешет на дряблых щеках престарелая мать-обезьяна.

Много у юношей есть различий: красивее этот,

Нежели тот, и иной гораздо сильнее другого.

Все старики — как один: все тело дрожит, как и голос,

Лысая вся голова, по-младенчески каплет из носа,

200 И безоружной десной он, несчастный, жует свою пищу;

В тягость старик и себе самому, и жене, и потомству,

Даже и Коссу-ловцу он и то отвращенье внушает.

Небо его притупилось, — не та уже радость от пищи

Иль от вина; и давно позабыты им женские ласки:

..........................................................

..........................................................

Есть ли надежда какая ему при болезненных, дряблых

Чреслах? Конечно, всегда подозрительной кажется похоть,

Что не имеет уж сил, а любви домогается. Дальше

210 Рода другого ущерб посмотри: удовольствия нету

В пении лучших певцов, хотя б кифареда Селевка

Или же тех, что всегда щеголяют плащом золоченым.

Не безразлично ли, где сидеть на ступенях театра,

Если не слышит старик ни горнистов, ни музыки трубной?

Чтоб старику услыхать что-нибудь, слуге его нужно

В ухо кричать, кто пришел или сколько часов пополудни.

Скудная кровь у него разгорается в теле остывшем

От лихорадки одной, и грозят ему сомкнутым строем

Всякого рода болезни: попробовать их перечислить

220 Было б труднее, чем всех, кто в любовниках Оппии были,

Иль Темизона больных, за одну только осень умерших,

Иль малолетних, что Гирр обобрал, или жертвы Басила,

Или мужчин, изнуренных за день долговязою Маврой,

Иль, наконец, совращенных Гамиллом его же питомцев.

Я бы скорей сосчитал все усадьбы во власти того, кто

Звонко мне, юноше, брил мою бороду, ставшую жесткой.

Этот болеет плечом, тот — ляжкой, коленями — этот;

Тот потерял оба глаза и зависть питает к кривому;

Этого бледные губы из пальцев чужих принимают

230 Пищу, и он, раскрывавший свой рот при виде обеда,

Только зевает, как птенчик касатки, к которому с полным

Ртом подлетает голодная мать. Но хуже ущерба

В членах любых — слабоумье, когда ни имен не припомнишь

Слуг, не узнаешь ни друга в лицо, с которым вчера лишь

Вечером ужинал ты, ни собственных чад и питомцев.

Став слабоумным, старик в завещанье жестоком лишает

Всех их наследства; права на имущества передаются

Только Фиале — награда искусства приученных к ласке

Губ, что года продавались в каморке публичного дома.

240 Пусть не потерян смысл, — все равно схоронить вам придется

Ваших детей и увидеть костер для любимой супруги,

Урны придется узреть и с братним и с сестриным прахом.

Вот наказание долго живущим: влачить свою старость

При беспрестанных семейных потерях, во многих печалях,

Средь постоянного горя и в траурных черных одеждах.

Пилоса царь, если только великому верить Гомеру,

Дал нам, как вещая птица, пример долголетия жизни.

Счастлив, конечно, кто смерть отложил до других поколений,

Годы считая свои уж на правой руке [362] ...на правой руке... — Римляне на пальцах левой руки отсчитывали единицы и десятки, а на пальцах правой — сотни и тысячи. , не на левой!

250 Сколько он раз испивал ежегодно вино молодое!

Но лишь подумай о том, как Нестор на судеб законы

Ропщет, как долгую жизнь он клянет, когда бороду сына,

Яростного Антилоха, он видит горящей и друга

Каждого просит сказать, почему его тянутся годы,

Что за проступок свершил он, достойный столь долгого века.

Так же рыдает Пелей, сокрушаясь о смерти Ахилла,

Иль обреченный судьбой на плач [363] ...обреченный судьбой на плач — Лаэрт, отец Одиссея. об отплывшем с Итаки.

Без разрушения Трои Приам бы к теням Ассарака