Историки Греции

(15) После этого он встает и первым делом созывает Проксеновых младших начальников. Когда же они собрались, он сказал: «Спать я не могу, — да и вы, я думаю, тоже; не могу и лежать, видя, в какой мы оказались беде. (16) Враги, ясное дело, объявили нам войну только тогда, когда сочли, что все хорошо подготовили; а из нас никто и не думает заранее, как лучше всего с ними тягаться. (17) Если мы опустим руки, если окажемся во власти царя, что, по-вашему, выпадет нам? Если он единоутробного своего брата и после смерти распял, отрубивши ему руку и голову, то что же, по-вашему, будет с нами, коль скоро заступиться за нас некому, с нами, шедшими на него походом и пытавшимися превратить его, если сможем, из царя в раба или убить? (18) Не пойдет ли он на все, чтобы нашими невиданными мученьями напугать всех людей и отбить охоту против него ополчаться? Значит, и нам, чтобы не попасть к нему в руки, надобно сделать все.

(19) Покуда было перемирие, я ни на миг не переставал нас жалеть, а царю и его присным завидовать, глядя на их страну, такую большую и богатую, на неистощимые запасы продовольствия, на бесчисленность рабов, богатств, золота, одежд; (20) а думая о наших воинах, видя, что из этих благ мы ни в одном не имеем доли, если не купим, на покупку же деньги есть мало у кого, а добывать продовольствие иным путем, помимо купли, нам запрещают клятвы, — принимая все это в соображение, я порой полагал, что мир для нас страшнее теперешней войны. (21) Но раз уж они нарушили мирный договор, то пришел конец и их надменности, и нашим затрудненьям. Теперь все эти блага лежат между нами, как награда тому, кто будет мужественнее, и судьями в состязанье будут боги, а они, само собою, за нас. (22) Ведь не мы нарушили пред ними клятву; нет, видя перед собою множество благ, мы неукоснительно от них отказывались, однажды поклявшись богами. Потому мы и можем, я думаю, выходить на состязанье с большей, чем враги, уверенностью. (23) И тела у нас выносливее и к холоду, и к жаре, и к трудам, и духом мы, благодарение богам, выше, чем они. Их людей легче и ранить, и убить, чем нас, — лишь бы боги, как раньше, дали нам победу. (24) Может быть, и другие помышляют об этом же, — так, ради богов, не будем дожидаться, пока другие придут к нам и призовут к подвигам, но сами начнем будить в людях воинскую доблесть. Пусть всем станет ясно, что из младших начальников вы лучшие и больше старших начальников заслуживаете их звания. (25) А я, если вы согласитесь взять почин на себя, охотно пойду за вами, если же вы поставите меня во главе, я не стану отнекиваться, ссылаясь на возраст, — нет, я считаю себя достаточно зрелым, чтобы прогнать от себя все беды».

(26) Так он сказал. Начальники, услышав это, все повелели ему стать во главе, — кроме некоего Аполлонида, который со своим беотийским выговором объявил, что болтает пустое всякий, утверждающий, будто можно спастись, иначе как подчинившись царю, если это возможно, и тут же принялся перечислять трудности. (27) Но Ксенофонт, перебив его на полуслове, сказал так: «Странный ты человек! Глядишь — и не видишь, слышишь — и не запоминаешь. Ты ведь был вместе с ними, когда царь, после гибели Кира кичившийся своей удачей, послал сюда гонцов с приказом о сдаче оружия. (28) А когда мы его не сдали, но пришли во всеоружии и разбили стан рядом с ним, то чего он только не делал, чтобы добиться мира: и послов слал, и о мире просил, и продовольствие давал! (29) Зато когда старшие и младшие начальники, совсем как ты теперь велишь, по его слову пришли к нему, веря мирному договору, — то не они ли, избитые, израненные, обесчещенные, не могут даже умереть, несчастные, хоть, верно, и всей душой желают смерти! А ты, зная это, говоришь, будто призывающие к сопротивленью болтают пустое, и предлагаешь снова идти к царю с уговорами! (30) Я считаю, что этого человека нужно не допускать больше в наш круг, лишить его начальствованья и поставить на переноску поклажи. Ведь он позорит и родину, и всю Грецию, если, будучи греком, он таков, как есть». (31) Тут вмешался стимфалиец Агасий и сказал: «Да ему нет дела ни до Беотии, ни воообще до Греции: ведь я видел, что у него, как у лидийца, оба уха проколоты». И это была правда. (32) Этого человека прогнали, а остальные пошли по отрядам, выкликая старшего начальника там, где он был жив, а где его не было — там заместителя или младших начальников, где младшие начальники были живы. (33) Когда все собрались и расселись перед расположеньем войска, то оказалось, что пришло на совет старших и младших начальников до ста. Когда это происходило, было около полуночи. (34) Гиероним из Элей, самый пожилой из Проксеновых младших начальников, начал говорить: «Вот мы, посмотрев на нынешние обстоятельства, решили сами собраться и созвать вас, начальников, чтобы посоветоваться, не удастся ли придумать что хорошее. Скажи-ка теперь ты, Ксенофонт, то же, что говорил нам».

(35) После этого Ксенофонт сказал так: «Мы ведь все и сами знаем, что царь с Тиссаферном, кого из нас могли, схватили, а против остальных, ясное дело, замышляют зло и мечтают погубить всех, если смогут. По-моему, нам все надобно сделать, чтобы только не оказаться во власти у варваров — пусть лучше они будут у нас во власти! (36) Так запомните одно: раз вас столько, сколько собралось теперь, то обстоятельства в ваших руках. Все воины смотрят на вас: если они увидят, что вы пали духом, то и все станут трусами, а если вы всем покажете, что сами готовитесь идти на врага, и позовете остальных, то знайте, что все последуют за вами и попытаются вам подражать. (37) Быть может, вам и по справедливости должно чем-то брать над ними верх. Ведь вы полководцы, вы начальники отрядов и взводов; в мирное время вам достается больше и денег, 235и почета, чем им, а теперь, когда началась война, от вас требуется больше мужества, чем от толпы, и вы должны быть первыми и в совете, и, если где понадобится, в труде. (38) И первое, чем вы, как я думаю, можете принести войску пользу — это позаботиться о том, чтобы заместить погибших начальников, и старших, и младших. Ведь без начальствующих, если говорить вообще, не бывает ничего хорошего нигде, а на войне и подавно. Ибо повиновение порядку — это спасенье, а неновиновенье многих уже погубило. (30) А когда вы поставите начальников, сколько нужно, тогда соберите остальных воинов и ободрите их, — для этого сейчас, по-моему, самое время. (40) Теперь вы и сами заметили, в каком удручении они шли в свой стан, с каким удрученьем становились в караул. В таком состоянии духа, я не знаю, будут ли они на что-нибудь годны, случись какая надобность хоть ночью, хоть даже днем. (41) Но если кто отвлечет их мысли и заставит думать не только о будущей участи, но и о необходимых действиях, воины станут намного бодрее. (42) Ведь вам известно, что на войне дают победу не многочисленность, не сила, а то, кто из сражающихся идет на врага с душою, укрепляемой богами: перед такими враг чаще всего устоять не может. (43) И еще я убежден, друзья, вот в чем: кто на войне старается во что бы то ни стало выжить, те по большей части гибнут с позором как трусы, а кто признает смерть общим и неизбежным уделом всех людей и борется только за то, чтобы умереть со славою, те, как я вижу, чаще доживают до старости и, покуда живут, благоденствуют. (44) И вам теперь следует это затвердить, — ведь наши обстоятельства таковы, что надо и самим быть доблестными, и других призвать к этому», (45) Сказавши это, он умолк.