Историки Греции

(20) Если же вы сражений не боитесь, но печалитесь о том, что Тиссаферн больше не поведет нас, а царь не распорядится продавать вам все нужное, то взгляните, лучше ли нам иметь проводником Тиссаферна, чья злокозненность нам очевидна, или тех людей, которых мы захватим и которым прикажем нас вести, они же будут знать, что, сделавши нам зло, делают зло своему телу и душе. (21) А продовольствие, — лучше ли покупать его на торгу, где нам дают малую меру за большие деньги, каких у нас и нет, или, если мы одолеем, брать его самим, имея мерой только собственное желание?

(22) Если вы признаете, что так для нас лучше, но считаете непроходимыми реки и полагаете, что, зайдя за них, мы попались, — то взгляните, не глупее ли поступили варвары. Ведь все реки, даже если вдали от истока они непроходимы, можно, если подняться к истокам, перейти, не замочив колен. (23) А если реки нас не пропустят и не отыщется для нас проводника, то и тогда нечего падать духом. Ведь мы знаем мисийцев, — едва ли можно счесть их доблестнее нас, а они живут в принадлежащей царю стране, и города их богаты и велики; знаем писидийцев — и у них все так же; мы сами видели ликаонийцев 241— они захватили крепости на равнине и грабят чужую страну. (24) И вот что я скажу: нам ни за что нельзя показывать, как мы желаем уйти домой, но приготовиться так, словно мы здесь поселимся. Я уверен, царь дал бы мисийцам множество проводников, множество заложников в подтвержденье тому, что отпустит их без козней, и открыл бы им дороги, хоть для четвероконных колесниц, — лишь бы они согласились уйти. А для нас, я уверен, он сделает то же втрое охотнее, если увидит, что мы приготовились остаться. (25) Однако я боюсь, как бы мы, однажды приучившись жить в праздности и в изобилии, привыкнув иметь при себе мидийских да персидских женщин и девушек, красивых и рослых, не позабыли, словно лотофаги, 242пути домой. (26) По-моему, в согласии с природой и справедливостью мы должны прежде всего попытаться дойти в Грецию, к нашим домашним, и показать грекам, что они бедствуют по доброй воле, между тем как можно всех, кто у себя там живет в скудости, переправить сюда и увидеть богачами.

Но все эти блага, понятно, достанутся только победителям. И потому следует сказать, как нам двигаться в наибольшей безопасности и, если надо будет сразиться, как сражаться с наибольшим преимуществом. (27) Во-первых, мне кажется, лучше сжечь все наши повозки, чтобы не упряжки направляли нас, а мы сами шли туда, куда полезно для войска. Дальше, нужно сжечь и палатки. Нести их хлопотно, а проку от них никакого, ни для боя, ни для добыванья припасов. (28) И от прочей лишней поклажи избавимся, кроме той, что нужна для боя и для еды и питья, — чтобы как можно больше людей было у нас под оружием и как можно меньше оставалось носильщиками. У побежденных, сами знаете, все их добро — чужое; а если мы победим, то считайте, что нашу поклажу носят враги.

(29) Мне остается сказать то, что я считаю самым главным. Вы видите, что и враги осмелились начать с нами войну не раньше, чем отняли у нас начальников, полагая, что, покуда у нас есть полководцы и мы им подчиняемся, нам по силам одолеть их в войне, а когда полководцев у нас отняли, мы погибнем от безначалия и беспорядка. (30) И теперешним начальствующим следует быть много бдительней, чем прежним, а подчиненным больше слушаться начальствующих и повиноваться порядку, чем прежде. (31) А на случай ослушания нужно постановить, чтобы любой из вас, кто при этом окажется, помогал начальнику наложить наказание. Так враги и просчитаются больше всего: сегодня же они увидят перед собой вместо одного десять тысяч Клеархов, никому не позволяющих быть трусом. (32) Но пора за дело, не то вот-вот покажутся враги. Кому из вас кажется, что так будет правильно, пусть скорее утвердит это, чтобы взяться за дело. А если есть что-нибудь лучшее, пусть всякий смело скажет об этом, будь он хоть простой воин: ведь общее спасение — вот что нам нужно!»

(33) После этого говорил Хейрисоф: «Если нужно еще что-нибудь вдобавок к сказанному Ксенофонтом, можно рассмотреть это немедля. А то, что он сказал, лучше всего, по-моему, утвердить голосованьем. Кто считает так же, пусть поднимет руку». И все подняли руки.

(34) Тут снова встал Ксенофонт и сказал: «Послушайте, друзья, что мне кажется еще. Идти нам, ясное дело, надо туда, где у нас будет продовольствие; а я слышал, что не дальше чем в двадцати стадиях отсюда есть прекрасные деревни. (35) Нечего удивляться, если враги, словно трусливые собаки, которые за прохожими гонятся и норовят укусить, а если погнаться за ними — убегают, теперь, когда мы уйдем, пустятся за нами следом. (36) Поэтому нам безопаснее будет двигаться, построив латников четырехугольником, 243чтобы обоз с нестроевыми шел в большей безопасности. А если мы теперь же назначим тех, кому вести строй и начальствовать спереди, кому быть по обеим сторонам и кому нести охрану с тыла, то нам не придется при нападенье врага совещаться и можно будет сразу ввести в бой построенных воинов. (37) Если кто имеет в виду что-нибудь получше, пусть будет иначе, а если нет, то пусть впереди идет Хейрисоф, — ведь он лакедемонянин! 244— пусть два самых старших начальника отрядов возьмут на себя оба боковых строя, а охрану с тыла будем покуда нести мы с Тимасионом, самые младшие. (38) А впредь мы, когда испробуем такой строй, будем советоваться и искать всякий раз наилучшего решенья. Если же кто имеет в виду что-нибудь получше, пусть скажет». Когда никто не стал возражать, Ксенофонт сказал: «Кто считает так же, пусть поднимет руку». Так и было решено. (39) «Ну, а теперь, — сказал он, — пора разойтись и сделать, как мы решили. И кто из вас хочет увидеться с родными, пусть помнит, что надо быть мужественными: иначе этого не достичь. Кто хочет выжить, тот пусть старается победить: победитель убивает, побежденный гибнет. И кто хочет добыть денег, тот пусть старается одолеть врага: ведь победитель и свое сохраняет, и забирает все у побежденного».

III. (1) После этих речей все встали, разошлись и принялись жечь повозки и палатки; всё лишнее дарили друг другу, кому что было нужно, а остальное бросали в огонь. Сделав это, сели завтракать. Во время завтрака прискакал Митрадат с тремя десятками конных и, вызвав старших начальников, сказал им, подъехав лишь настолько, чтобы было слышно: (2) «Я, греки, и Киру был верен, как вы сами знаете, и к вам расположен дружески; но теперь я живу в постоянном страхе. Если бы я увидел, что вы придумали какое-нибудь средство к спасению, я примкнул бы к вам со всеми моими слугами. Скажите же мне, что у вас в мыслях, как преданному другу, который хочет заодно с вами пройти этот путь». (3) Начальники, посовещавшись, решили ответить так: «Наше решенье, — это говорил Хейрисоф, — если нам позволят отправиться домой, пройти по стране, причиняя как можно меньше вреда; а если кто преградит нам дорогу, сражаться с ним как можно упорнее». (4) Тут Митрадат принялся доказывать, что вопреки воле царя спастись невозможно. По этому-то и поняли, что он подослан, — тем более что для надежности его сопровождал один из приближенных Тиссаферна. (5) С этих пор военачальники сочли, что наилучшее правило — вести войну и не слушать никаких вестников, покуда войско на вражеской земле. Ведь приезжающие от врага подкупали солдат и подкупили даже одного из младших начальников, аркадна Никарха, и он ночью перешел к ним с двумя десятками людей.