Демосфен - Избранные речи

(215) Я, таким образом, не зная за собой никакого преступления, почитал своим долгом и представлять отчет, и выполнять все, чего требуют законы, а он – держался противоположной точки зрения. Так что́ же общего между моими и его действиями? Какое же основание есть теперь у него высказывать перед вами такое обвинение, какого он не высказывал никогда прежде? Разумеется, никакого. Но он все-таки будет это говорить, и это, клянусь Зевсом, вполне естественно. Ведь вы, конечно, знаете, что с тех пор как живут люди и существуют суды, никогда еще ни один человек не сознавался сам в преступлении, но обыкновенно преступники ведут себя бесстыдно, запираются, лгут, придумывают отговорки, пускаются на все средства, лишь бы избежать наказания. (216) Вот и сегодня никакая из их хитростей не должна ввести вас в заблуждение, но вам следует рассудить эти дела на основании того, что знаете сами, и не отдавать предпочтения ни моим, ни его словам, ни свидетелям, которых он вам представит, имея Филиппа хорегом 174, таких, которые готовы свидетельствовать о чем угодно, – вы увидите, как охотно они будут показывать в его пользу! – не считайтесь ни с чем этим, как бы красиво и громко ни говорил он и как бы плохо я. (217) Да и не о качествах ораторов или речей 175предстоит вам сегодня судить, если вы в здравом уме, но вам надо обратить тяготеющий на нас позор за дела, постыдно и ужасно провалившиеся, на виновников, а для этого надо сначала разобраться в их действиях, которые всем вам известны. Что́ же это за действия, которые вам известны и о которых вам нет надобности слышать от нас? (218) Если после заключения мира все пошло так, как они вам обещали 176, если вы признаете, что поддались крайнему малодушию и трусости и что, хотя ни в стране не было врагов, ни с моря никто вас не осаждал и не только никакой вообще опасности не угрожало нашему государству 177, но еще и хлеб вы покупали по дешевой цене и во всех других отношениях чувствовали себя ничуть не хуже, чем теперь, (219) все-таки, поскольку вы уже наперед были осведомлены и наслышались вот от них о том, что ваши союзники должны погибнуть, что фиванцы усилятся, что города во Фракии захватит Филипп, что на Эвбее будут устроены отправные места против вас, – словом, знали, что произойдет все так, как и случилось на самом деле, – если под влиянием всего этого вы охотно пошли на заключение мира, тогда оправдайте Эсхина и поберегитесь вдобавок к такому страшному позору взять на себя еще и клятвопреступничество: ведь тогда, значит, он ни в чем не виноват перед вами, а я сам схожу с ума и потерял голову, когда обвиняю его. (220) Но зато, если в действительности они как раз, наоборот, наговорили много приятного, – будто Филипп дружественно относится к нашему государству, будто он намерен спасти фокидян, обуздать спесь фиванцев, да кроме того, еще готов оказать вам услуги более важные, чем передача Амфиполя, раз только добьется мира, – именно, вернуть вам Эвбею и Ороп, – если они вот так наговорили вам и наобещали все это, а в действительности во всем обманули и обморочили вас и только не отняли у вас Аттику, – тогда осудите их и смотрите, вдобавок ко всем прежним, уже испытанным вами оскорблениям (я уж и не знаю, как иначе назвать это), не внесите с собой в дом еще и проклятие за все распроданное ими за взятки и сами не сделайтесь клятвопреступниками.

(221) Затем, имейте в виду, граждане судьи, еще и то, какой расчет был бы мне брать на себя обвинение их, если они ни в чем не виноваты. Нет, вы никакого не найдете. Разве приятно иметь много врагов? – Нет, это даже небезопасно. Или, может быть, у меня с ним была вражда? – Никакой. Так что же? – «Ты боялся сам за себя и по трусости видел в этом свое спасение», – вот что говорил он, как я слышал. Но ведь ничто мне не угрожало, Эсхин, и за мной не было никакого преступления, как ты ни говори. Да, если он все-таки станет опять это говорить, тогда смотрите, граждане судьи, – раз уж я, не имея за собой никакой вины, все-таки должен был бояться, как бы не погибнуть по их милости 178, тогда какому же наказанию следует подвергнуть их, самих преступников? Значит, дело не в этом. (222) Тогда почему же я тебя обвиняю? Должно быть, клянусь Зевсом, я берусь за дело сикофанта, чтобы получить с тебя деньги. Да не лучше ли было бы мне взять их с Филиппа, который платит большие деньги и не меньше, чем кто бы то ни было из них, и вместе с тем поддерживать дружбу и с Филиппом, и с ними (ведь они были бы, – конечно, были бы со мной друзьями, будь я соучастником одного общего дела; да и сейчас их вражда ко мне вовсе не с отцовских времен, а происходит только от того, что я не принял участия в их делах), а не напрашиваться к ним в долю из их доходов и не быть врагом и тому, и этим? И, выкупая пленников за такие большие деньги на собственный счет, хлопотать, чтобы получить какие-то пустяки от них с позором для себя и ненавистью с их стороны? (223) Нет, дело совсем не в этом, но я докладывал по правде и отказался от взяток во имя справедливости и истины и дальнейшей жизни, рассчитывая, как и некоторые другие у вас, что заслужу почет, будучи сам честным человеком, и что ни на какую корысть не следует мне променять уважение в ваших глазах. А ненавижу я этих людей потому, что наблюдал во время посольства, как они бесчестны и ненавистны богам, и еще потому, что лишился и личных почестей, поскольку вы из-за их взяточничества неодобрительно отнеслись ко всему посольству в целом 179. Сейчас я выступаю с обвинением и являюсь на проверку отчетности, имея в виду дальнейшее. При этом я хочу, чтобы процессом и судом было у вас точно установлено, что мои и их действия были совершенно противоположны 180. (224) И я боюсь – да, боюсь (уж я выскажу вам все, что я думаю), что, пожалуй, тогда вы увлечете в погибель заодно с ним и меня – человека ни в чем тут неповинного, а сейчас проявите чрезмерную слабость. Да, вы, граждане афинские, мне кажется, дошли до полного бессилия, терпеливо ждете несчастья и, видя бедствия других, сами не принимаете мер предосторожности и даже не помышляете о том, что наше государство уже давно идет к гибели многими страшными путями 181. (225) Разве вы не находите это ужасным и нелепым? Да, если я и предполагал о некоторых вещах молчать, то теперь я чувствую себя вынужденным говорить. – Вы, конечно, знаете присутствующего здесь Пифокла, сына Пифодора 182. С ним у меня были самые прекрасные отношения, и до сего дня между мною и им не бывало никаких недоразумений. Но вот теперь, после того как он побывал у Филиппа, он при встрече со мной сторонится от меня и, если по необходимости придется где-нибудь сойтись, сейчас же отскакивает, чтобы кто-нибудь не увидел его в разговоре со мной; зато с Эсхином он разгуливает по площади взад и вперед и совещается. (226) Так разве это не странное и не поразительное дело, граждане афинские: люди, взявшись служить делу Филиппа, находятся под таким бдительным наблюдением с его стороны, что даже здесь ни одно их действие – все они могут быть в этом уверены – не укроется от него, как если бы сам он здесь присутствовал, но за друзей они должны считать тех, кого угодно ему, и одинаково за врагов; между тем люди, которые вам отдают свою жизнь, от вас ожидают получить почести и никогда вас не предавали, встречают с вашей стороны такую глухоту и слепоту, что вот мне, например, приходится выступать здесь перед вами на равном положении с этими нечестивцами, хотя вам все это известно?! (227) Так хотите знать и услыхать о причине этого? Я сейчас объясню, но прошу, чтобы никто из вас не обижался, если я буду говорить правду. Дело, я думаю, вот в чем. Филипп, имея единое тело и единую душу, от всего сердца любит своих пособников и ненавидит противников, из вас же каждый прежде всего не считает человека, оказывающего услуги государству, за своего собственного благодетеля, равно как и общественного вредителя за своего личного врага 183, (228) но у каждого есть еще и свои более важные расчеты, которые часто и вводят вас в заблуждение, как жалость, зависть, гнев, личное расположение к просителю и многое другое. Если человеку и удастся избежать всего этого, то он уж никак не избегнет влияния людей, для которых нежелательно, чтобы такой человек существовал. А между тем ошибка в каждом деле такого рода, просачиваясь незаметно и постепенно, становится общей пагубой для государства.