Ибн Сина - Повесть о Хаййе ибн Йакзане

Исправления эти касались концепций следующих интеллектуалов:

– Ибн Баджжи, отвергшего мистику и державшегося ratio, названного им «усладой воображающей силы [души]». Интересно, что Ибн Баджжа редко доводил до конца кропотливую работу над своими трудами: его «Трактат о душе», «Созерцание уединившегося» и «Трактат о соотношении» так и остались незаконченными;

– ал-Фараби, часто рассуждавшего о пророчестве, счастье и участи душ иноверцев;

– ал-Газали, то и дело противоречившего самому себе;

– Ибн Сины, явный смысл «Исцеления» которого, родственный аристотелевской метафизике, так и не представляет читателю загадочной «восточной мудрости» и подталкивает его к поиску скрытого подтекста этой «энциклопедии» восточного Средневековья. Ибн Туфайл же, несмотря на свое уединение в Андалусии, в достаточной степени подобное отшельничеству Живого, выступает в качестве экзегета писаний Авиценны; при этом он полагается только на свои силы, замечая:

«Мы не сомневаемся в том, что шейх ʼАбу Хамид [ал-Газали] принадлежал к числу людей, достигших высшей радости и прикоснувшихся к святым и великим тайнам. Но его книги, содержащие в себе описание науки об интуитивном познании, так и не дошли до нас, не рассказали нам об истинах, которых достигли мы; так что мы получали знание, следуя за его словами и словами шейха ʼАбу Али [ибн Сины]. Мы сравнивали их друг с другом и присовокупляли к ним мнения, возникшие в наше время и сбившие с пути некоторых занимавшихся философией невежд, – и вот, перед нами предстала истина, добытая через теорию и умозрение, и узнанная, к тому же, в незначительном нашем [мистическом] вкушении и созерцании».

Итак, основная цель Ибн Туфайла – передача читателю опыта суфийских созерцания и «вкушения»; «вкушающего» же автор романа уподобляет слепцу, наконец узревшему то, что ранее лишь умозрительно ему представлялось. Да, на страницах книги пойдет речь о «смешении» созерцающего и созерцаемого, – но созерцающий неизбежно возвращается к словам, буквам и звукам, к рациональным определениям и характеристикам. Ибн Туфайл избирает для себя литературно-символический жанр, помещая субъекта этого грандиозного мыслительного опыта – Живого, сына Бодрствующего – на далекий необитаемый остров, где самозародившийся человек находит достаточно воли и сил для постижения сложных истин.

«Живой, сын Бодрствующего» – сочинение андалусского философа, написанное на арабо-мусульманском Западе; тем не менее, его автор ревностно оберегает единство философской мысли, не принадлежащей ни Востоку, ни Западу. Философии было суждено переместиться из восточноевропейской Греции на просторы Андалусии – и поэтому Ибн Туфайл представляет не столько исламскую, сколько общерелигиозную философию. Его роман протягивает мост между рациональным и догматическим, между философией и верой. Более того, Ибн Туфайл умело резюмирует средневековые представления о человеке и его связи с миром: неслучайно «Живой, сын Бодрствующего» собрал под одной обложкой великое множество достаточно точных натурфилософских, медицинских, географических и астрономических наблюдений. Книга великого андалусийца не противопоставляет один культурный тип другому, как это делает, например, Малик ибн Наби в труде «Проблема идей в исламском мире», – но она олицетворяет эпоху, которой больше нет. Тоскуя об Андалусии мы, наверняка, тоскуем и по тем временам – иначе нашей ностальгии, ностальгии в собственном смысле этого слова, не могло бы и существовать. Значит, умер и Живой. Умер – чтобы воскреснуть вновь, заменив себя множеством Живых и неисчислимыми их метаморфозами.

Роман «Живой, сын Бодрствующего» повествует о самозародившемся человеке, впервые увидевшем солнечный свет на необитаемом острове, где-то неподалеку от экваториальной линии. Умеренный климат острова и молоко дикой газели, принявшей одинокого младенца за своего сына, как нельзя лучше способствовали развитию беззащитного ребенка. Живой самостоятельно прошел через все этапы развития человеческой личности: воображая и мечтая, он постепенно овладел ремеслом, приведшим его и к естественнонаучным, и к теологическим, и к мистическим наблюдениям. Много позже Живой, сын Бодрствующего встретился с Абсалем, искавшим уединения от народа «великого, что говорит обо всем истинно-сущем положенными для того притчами». Живой понял, что все познанное им и есть послание религиозного Закона, что традиция и разум в целом согласны друг с другом. Об этом он, вместе с Абсалем, тщетно пытался рассказать соотечественникам последнего; отвергнутые «просвещенным» народом, они возвращаются на родину когда-то безмолвствовавшего человека. «И прибег Живой, как и раньше, к месту своего жительства, вернувшись к нему. И следовал за ним Абсаль, приближаясь к его [духовной степени]. Оба они поклонялись Аллаху на том острове до тех пор, пока не достигли крепости в знании».

Согласно одному из двух сценариев, предложенных Ибн Туфайлом любопытному читателю, Живой, сын Бодрствующего появляется на свет путем самозарождения. Так философ указал на средневековую теорию зарождения жизни из четырех элементов – воды, воздуха, земли и огня. По мысли Ибн Туфайла, «смешение» этих элементов приводит к формированию всякой вещи; впоследствии эту идею переймет у него Ибн ан-Нафис (607-687), чей Благородный, сын Говорящего самозародится в пещере, заменяющей ему материнскую утробу. Теория «смешений» гласит: тела образуются благодаря пропорциональным комбинациям четырех элементов; живые же тела обязаны своим становлением еще и крови, флегме, желтой и черной желчи. Здоровье, таким образом, является следствием умеренности смешений, а болезнь – отклонением от нее.

Как наука изображает сегодня примитивные организмы? Говоря о «пребиотическом супе», современная биология далека от проблемы происхождения первого человека; ее волнует апория «рождения» первой клетки – или, вернее, происхождения ее нуклеотидов и аминокислот. Изменились и «первоэлементы», и язык, их описывающий. Главный вопрос сегодняшней клеточной и молекулярной биологии звучит следующим образом: как на земле могло появиться одноклеточное существо, содержащее в себе код и механизм воспроизведения себе подобных? Теперь мы знаем и о том, что до человека на земле кипела жизнь. Как оказалось, антропос неотделим от своей биологической истории – истории, в том числе и простейших живых существ. Он появлялся медленно, постепенно; он неотчуждаем от продолжающегося процесса становления собственной биологической сущности.