Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Теперь я только жаждущий и ждущий.
Мои друзья — тревога и тоска.
Я раб и не желаю быть отпущен.
Мне ты нужна! О, как ты далека!

Любовь к тебе меня разъединила
С друзьями. Дом мой бросила родня.
Покой и разум, молодость и сила —
Все четверо оставили меня.

И вот жилищем стала мне пустыня
И другом — зверь. Как он, я дик на вид,
И на висках засеребревший иней
Красавиц гонит, юношей страшит.

Что ж, пусть глумятся юность и здоровье,
Пусть в их глазах я высохший старик —
Я только тот, кто поражен любовью.
О, если б вам она открыла лик!

Тогда бы тотчас смолкли все упреки,
Хула б погасла, поперхнулась ложь,
И тот, кто обличал мои пороки,
Шепнул бы мне: «Ты праведно живешь».

Как часто равнодушье нападало
И мне твердило: «Хватит, позабудь!
Ты еле жив, душа твоя устала!» —
Но у души один есть в жизни путь.

Благоразумие не снимет муки,
Совет рассудка сердца не спасет.
(Как будто сердцу легче от разлуки
И для души забвенье — это мед!)

Живу любя и не могу иначе.
И не утешит сердца ничего.
Кипит слеза в глазах моих горячих.
О, дай прохлады лика твоего!

Слеза к слезе стекает, обмывая
Мои зрачки — двух черных мертвецов.
Рука застыла, будто восковая,
А цвет лица — как гробовой покров.

Как будто мы клялись перед Всевышним
В бесстрастии. Я верным быть не смог.
Она ж на зов предательский не вышла
И каменеет, как немой упрек.

Но есть обет любви, обеты братства,
Мы их давали там, в родном краю.
Она решила, их порвав, расстаться,
Но я расторгнуть узы не даю.

И верностью я обманул своею
Ее обман, свидетелем Аллах!
О, пусть луга щедрее зеленеют,
Цветет земля в ее родных горах!

О кибла счастья, родина желанья!
О вечный друг, владетельница чар,
С кем встреча — жизнь и гибель — расставанье,
Но даже гибель — мне сладчайший дар.

И я горжусь тем гибельным недугом
И лишь о нем хочу поведать всем:
В ущелье Амир — вечная подруга.
О племя амир, о родной эдем!

Дыханье благовоннейшего края,
Восточный ветр, принесший забытье!
Я блага всем соперникам желаю —
Ведь все они из племени ее.

Как я тоскую по любви в долине,
По прошлым дням, которых не вернуть!
О сад живой, приснившийся в пустыне!
От боли хочет разорваться грудь.

В бессоннице горит воспоминанье
О тех давно утраченных часах,
Когда вся жизнь моя была свиданье
И только милость мне дарил Аллах.

Что сделал я? Лишь на одно мгновенье
Я отошел, чтобы прийти назад,
Урвав у жизни крохи наслажденья,—
И вот теперь закрыт эдемский сад.

О, разве я хотел ее покинуть?!
И разве можно тосковать сильней?
Мне без нее и родина — чужбина,
И ад — эдем, когда я рядом с ней.

О слезы, лейтесь вечною рекою!
О, жги, любовь, терпенье, истощись,
Душа, упейся болью и тоскою!
О, не упорствуй и разбейся, жизнь!

Все счастье отвернулось вместе с нею.
Вся радость жизни — блеск ее лица.
О, мсти, судьба, ударь еще больнее,—
Я все равно ей верен до конца.

Я не любить, как не дышать, не в силах.
Будь я богат и славен, что мне в том?
Так спой, певец, о той, что опоила
Меня разлукой горькой, как вином.

Душа пьяна. О, тесное сплетенье
Тоски и счастья! О, сверканье-тьма!
Мне открывает тайну опьяненье,
Закрытую от трезвого ума.

О, этот лик, эта нежность овала!
Как далека ты, а я недвижим.
Если ты смерти моей пожелала,
Дух мой упьется бессмертьем твоим.

О, возврати мне хотя бы частицу
Жизни, которую ты отняла!
В душу сумела внезапно вонзиться
С лука бровей твоих взгляда стрела!

О, почему ты со мною сурова?
Взор отвела и замкнула уста…
Кто-то сказал тебе лживое слово,
Чья-то сразила меня клевета.

Подлый болтун, не достигнешь ты цели!
Верным останется сердце мое.
Вечно я буду в плену у газели —
Что мне свобода вдали от нее?

Что мне покой? Не любя и не веря,
Жить? — Свой покой я бросаю в пожар…
Радость горенья, богатство потери!
Зарево в сердце — бесценнейший дар!

Дар красоты ее — высшее диво!
Веки — как ножны, а взгляд ее — меч.
Перевязь тонкая — лика стыдливость.
Лезвие блещет, чтоб сердце рассечь.

О, колдовство мимолетного взгляда!
Меньшая власть и Харуту дана.
Небо, хвалиться луню не надо,
В блеске любимой померкла луна.

Никнет в смущенье газель перед нею,
Ей подражает изгиб ивняка,
Нежность ее — дуновенья нежнее,
Роза на облике белом — щека.

Мускус волос ее, вкус сладковатый
Утренних уст, поцелуя вино,
Сердце, сравнимое с твердым булатом,—
О, как пьянить ей влюбленных дано!

В каждой частице прохладного тела,
В родинке каждой, склонясь, узнаю
С благоговеньем немым винодела,
Светом поящего душу мою.

Стянутый пояс — в кольцо толщиною,
Стройностью стан подражает стихам,
И, восхищенный его прямизною,
Стих мой становится строен и прям.

Слов целомудрием, глубью молчанья
Дух мой от мира она увела.
Полночь, залитая этим сияньем,
Стала, как полдень прозрачный, светла.

Племя живет на предгориях Мины.
Там, где крутой обрывается склон,
Зреют плоды заповедной долины,
Путь к ним потоком седым прегражден.

Слезы — бурлящие воды потока.
Сколько влюбленных из дальних земель
Шли, изнуренные жаждой жестокой,
Чтобы увидеть твой лик, о газель!

Шли, чтоб погибнуть у скал в водопаде.
Ты ж удалялась, за горы маня.
Скрылась из глаз, поселилась в Багдаде,
В стойбищах Сирии бросив меня.

О, как мне тягостно это изгнанье!
Точно дожди, по каменьям шурша,
В душу струятся твои обещанья,
Но ведь не камень живая душа!

Нет мне спокойствия, нет утешенья!
Только лишь смерть принесет забытье.
Сладкая боль — бесконечность терпенья,
Тайная рана — богатство мое.

Белая лань, антилопа степная,
Дай лицезреть мне твой образ святой!
Счастием муки тебя заклинаю
И унижений моих высотой.

Сердце великой тоски не избудет
И никогда не погасит огня.
Только печаль мою видели люди,
Как к наслажденью ни звали меня.

Пусть говорят обо мне: «Он когда-то
Силою был и бесстрашьем велик,
Мог состязаться со львом у Евфрата,—
Нынче же гнется, как слабый тростник.