Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Ты стал главою всех существ живых
Лишь потому, что сердце любит их.

Для любящих — племен и званий нет.
Влюбленный ближе к небу, чем аскет

И чем мудрец, что, знаньем нагружен,
Хранит ревниво груз былых времен.

Сними с него его бесценный хлам,
И он немного будет весить сам.

Ты не ему наследуешь. Ты сын
Того, кто знанье черпал из глубин

И в тайники ума не прятал кладь,
А всех сзывал, чтобы ее раздать.

О, страстный дух! Все очи, все огни
В своей груди одной соедини!

И, шествуя по Млечному Пути,
Полой одежд горящих мрак смети!

Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.
Со всеми будь, но избегай общин.

Их основал когда-то дух, но вот
Толпа рабов, отгородясь, бредет

За буквой следом, накрепко забыв
Про зов свободы и любви порыв.

Им не свобода — цепи им нужны.
Они свободой порабощены.

И, на колени пав, стремятся в плен
К тому, кто всех зовет восстать с колен.

Знакомы им лишь внешние пути,
А дух велит вовнутрь себя войти

И в глубине увидеть наконец
В едином сердце тысячи сердец.

Вот твой предел, твоих стремлений край,
Твоей души сияющий Синай.

Но здесь замри. Останови полет,
Иначе пламя грудь твою прожжет.

И, равновесье обретя, вернись
К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.

О, твердь души! Нерасторжимость уз!
Здесь в смертном теле с вечностью союз

И просветленность трезвого ума,
Перед которым расступилась тьма!

Я только сын Адама, я не бог,
Но я достичь своей вершины смог

И сквозь земные вещи заглянуть
В нетленный блеск, божественную суть.

Она одна на всех, и, верен ей,
Я поселился в центре всех вещей.

Мой дух — всеобщий дух, и красота
Моей души в любую вещь влита.

О, не зовите мудрецом меня,
Пустейший звук бессмысленно бубня.

Возьмите ваши звания назад,—
Они одну лишь ненависть плодят.

Я то, что есть. Я всем глазам открыт,
Но только сердце свет мой разглядит.

Ум груб, неповоротливы слова
Для тонкой сути, блещущей едва.

Мне нет названий, очертаний нет.
Я вне всего, я — дух, а не предмет.

И лишь иносказания одни
Введут глаза в незримость, в вечность — дни,

Нигде и всюду мой незримый храм,
Я отдаю приказы всем вещам.

И слов моих благоуханный строй
Дохнет на землю вечной красотой.

И, подчинись чреде ночей и утр,
Законам дней, сзываю всех вовнутрь,

Чтоб ощутить незыблемость основ
Под зыбью дней и под тщетою слов.

Я в сердцевине мира утвержден.
Я сам своя опора и закон.

И, перед всеми преклонясь в мольбе,
Пою хвалы и гимны сам себе.

В Кордове, в царских садах, увидал я зеленую
Пальму-изгнанницу, с родиной пальм разлученную.

«Жребии наши, — сказал я изгнаннице, — схожи.
С милыми сердцу расстаться судилось мне тоже.

Оба, утратив отчизну, уехали вдаль мы.
Ты чужестранкой росла: здесь чужбина для пальмы.

Утренним ливнем умыться дано тебе благо.
Кажется звездной водой эта светлая влага.

Жителей края чужого ты радуешь ныне.
Корень родной позабыла, живя на чужбине».

«Плачь!» — говорю. Но не плачешь ты, пальма немая,
Пышной главою склонясь, равнодушно внимая.

Если б могла ты сочувствовать горю собрата,
Ты зарыдала б о пальмах и водах Евфрата.

Ты очерствела, лишенная почвы родимой. Близких забыл я,
Аббасовым родом гонимый.

Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного тела
Привет передай непременно!

Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце
И все, что для сердца священно.

От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,
Терзаюсь я нощно и денно.

Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,
Мы встречи дождемся смиренно.

Когда в мое сердце вошла любовь,
От прежних страстей не осталось примет.

Норманнку-язычницу я полюбил,
Ее красота — лучезарный рассвет.

Но чудо живет в чужедальном краю,
Куда не найдешь, не отыщешь след.

Как юная роза, она хороша,
В жемчужные росы цветок разодет.

Она мне дороже и сладостней всех,
Вдали от любимой мне жизни нет.

С другими сравнить ее — значит солгать,
А ложь непривычна мне с малых лет.

Любимая шутит: «Твои виски
Белы, словно яблони вешней цвет!»

А я отвечаю: «Ну что ж, не беда,—
Иной жеребенок с рожденья сед».

Смеется она, а ведь я и хотел,
Чтоб рассмешил ее мой ответ.

«Я люблю тебя», — лгунья твердит без стыда,
Хоть давно поседела моя борода;

Но я знаю: не любит никто старика,
Легковерных обманешь, меня ж — никогда.

Кто поверит тебе, коль похвалишься ты,
Что на ветер надета тобою узда,