Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Иль, почудится мне: ее имя кто-то здесь произнес,—
Как заплачу я, и мокра вся одежда моя от слез.

Лишь повеет ветер весны, устремляясь в ее края,—
К Лейле вместе с ветром весны устремится душа моя.

Мне запретны свиданья с ней, мне запретен ее порог,
Но кто может мне запретить сочинение страстных строк?

Не считал я досель часы, не видал, как время текло,
А теперь — одпу за другой — я ночей считаю число.

Я брожу меж чужих шатров, я надеюсь: наедине
Побеседую сам с собой о тебе в ночной тишине.

Замечаю, когда молюсь, что не к Мекке лицом стою,
А лицом к стоянке твоей говорю молитву свою.

Но поверь мне, Лейла, что я — не язычник, не еретик,
Просто ставит моя любовь лекарей с их зельем в тупик.

Как любимую я люблю! Даже те люблю имена,
Что звучат, как имя ее, — хоть сходна лишь буква одна…

О друзья, мне Лейла нужна, без нее и день — словно год.
Кто ее приведет ко мне или к ней меня приведет?

«Соседка, скажи, чем утешилась наша сестра
В долинной развилине, где Азахир и Харра?»

Сказала — и, видя, что нет ни врага, ни предателя,
Свернули с лужайки на гладкое темя бугра,

Где ветви свои опустили высокие пальмы,
А почва была от недавнего ливня сыра,

На листьях роса прилегла, как туманное облако,
Которого выпить не в силах дневная жара.

Сказала: «Когда б в эту ночь мои грезы исполнились,
И внука Мугиры наш дом приютил до утра!

Когда разойдутся докучные люди, — о, если бы
Нас тень осенила полою ночного шатра!»

А я говорил: «Дни и ночи о ней лишь я думаю.
Седлайте верблюдов! Сегодня в дорогу пора!»

А те увидали, что пыль под ногами верблюжьими
Клубится вдали, где отлогая встала гора.

Сказала соседка: «Гляди, присмотрись же! О, кто это
Плывет по пескам на верблюде белей серебра?»

И та отвечала: «То Омар, клянусь, я уверена.
Бурнус узнаю, я достаточно взором остра».

«Ужели?» — воскликнула. Та отвечала:
«О, радуйся! То встреча желанная, — будь же душою бодра!»

Любимая молвила: «Значит, желанья исполнились.
Легко, без заботы, без горести — словно игра…

Что он завернет в нашу сторону, я и не чаяла,
С одной лишь мечтой коротала свои вечера.

Но тайную встречу всевышняя воля ускорила,
Тревогу души успокоила вестью добра».

И спешились мы, и сказали приветствие девушке.
Потупясь, она приоткрыла ворота двора.

Сказала: «Салям! Для верблюдов укрытие темное
Найдется до часа, когда засияет Захра {120} 120 Захра — рассвет. .

И если как гости у нас вы сегодня останетесь,
Окажется завтра счастливей, чем было вчера».

Мы скрыли верблюдов, к молчанью верблюды приучены,
Спят тихо, покамест их шерсть от росы не мокра.

Укрылись и мы, а меж тем сторожа успокоились,
В пустыне уже не видать ни огня, ни костра.

Вот вышла, три девушки с ней, изваяньям подобные,
Газелью скользнула, летящего легче пера.

О, весть приближенья! Она словно ветром повеяла,—
Так сладок весной аромат лугового ковра.

Сказала: «Хваленье Аллаху, клянусь я быть верною.
И ночи хвала, — эта ночь и добра и мудра!»

Вы, суд мирской! Слуга Аллаха, тот, Кто судит нас, руководясь законом,
Пусть жен не всех в свидетели зовет, Пусть доверяет лишь немногим женам.

Пусть выберет широкобедрых жен, В свидетели назначит полногрудых,
Костлявым же не даст блюсти закон — Худым, иссохшим в сплетнях-пересудах.

Сошлите их! Никто из мусульман Столь пламенной еще не слышал просьбы.
Всех вместе, всех в один единый стан, Подальше бы! — встречаться не пришлось бы!

Ну их совсем! А мне милее нет Красавицы роскошной с тонким станом,
Что, покрывалом шелковым одет, Встает тростинкой над холмом песчаным.

Лишь к эдаким благоволит Аллах, А тощих, нищих, с нечистью в сговоре,
Угрюмых, блудословящих, перях, Ворчуний, лгуний, — порази их горе!

Я жизнь отдам стыдливой красоте. Мне знатная, живущая в палате
Красавица приятнее, чем те, К которым ночью крадутся, как тати.

Я видел: пронеслась газелей стая.
Вослед глядел я, глаз не отрывая,—

Знать, из Куба {121} 121 Куба — местность возле Медины. неслись они испуганно
Широкою равниною без края.

Угнаться бы за ними, за пугливыми,
Да пристыдила борода седая.

Ты старый, очень старый, а для старого
Уж ни к чему красотка молодая.

Отвернулась Бегум, не желает встречаться с тобой,
И Асма перестала твоею быть нежной рабой.

Видят обе красавицы, сколь ты становишься стар,
А красавицам нашим не нужен лежалый товар.

Полно! Старого друга ласкайте, Бегум и Асма,
Под деревьями нас укрывает надежная тьма.

Я однажды подумал (ту ночь я с седла не слезал,
Плащ намок от дождя, я к селению Джазл подъезжал):

О, какая из дев на вопрос мой ответить могла б,
Почему за любовь мне изменою платит Рабаб?

Ведь, когда обнимал я другую, — казалось, любя,—
Я томился, и жаждал, и ждал на свиданье — тебя.

Если женщины верной иль даже неверной я раб,
Мне и та и другая всего лишь — замена Рабаб.

Обещай мне подарок, хоть я для подарков и стар,—
Для влюбленной души и надежда — достаточный дар.

Я покинут друзьями, и сердце мое изболело:
Жажду встречи с любимой, вздыхаю о ней то и дело.

И зачем мне совет, и к чему мне любезный ответ,
И на что уповать, если верности в любящей нет?

Кто утешит меня? Что мне сердце надеждою тешить?
Так и буду я жить — только смерть и сумеет утешить.

В стан я племени прибыл, чьих воинов славны дела.
Было время покоя, роса на пустыню легла.