Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

А причина — в пустыне покинутый Сельмою дом,
Позабыт он живыми, и тлена рубаха на нем.

И восточный и западный ветер, гоня облака,
Заметали его, расстилали покровы песка.

Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг
И воззвал я к пустыне — на зов не откликнулся звук.

Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей,—
А была она черная, сажи очажной черней.

Коротко закричит, и пустыня лишь отгул один —
Крик обратно до нас донесет из песчаных теснин.

Простись же с Рабаб — но себя ободри,
За слово привета ее одари.

Рабаб надо мной издевалась, бывало,
Мне влажные губы сама предлагала,

Свивался с упреком лукавый намек,
Привет же тебе, о сладчайший упрек!

Бывало, уж место и время назначит,
Придешь — и обманом опять озадачит.

Тогда лишь встречались, когда караван
В долине Мина свой раскидывал стан {125} 125 …в долине Мина свой раскидывал стан…. — В церемонию паломничества входит посещение долины Мина под Меккой и горы Арафат в 15 км от Мекки. Паломники, быстрым шагом направляясь в Мина, символически бросают камни в дьявола в трех местах по дороге, а достигнув долины Мина, приносят в жертву животных (верблюдов, быков или баранов).

Дорогой на Мекку; камнями в том месте
Велит Сатану побивать благочестье.

Покинутый ею, утешься и вновь
Вернуть не пытайся былую любовь.

Смирись, позабудь о душевном недуге,
Смирись, не ищи, где она и подруги.

Любая из них — молодая краса —
Как будто с усердием чтит небеса,

Лукавые, будто стремятся к святыне,
Как путник к воде в раскаленной пустыне.

За искренность им прямотой воздаешь,
А ежели лгут, так и ложью за ложь.

Но все же я девушку, слывшую скрытной,
Отправил к Рабаб со своей челобитной,

Хоть верит любимая мне одному
И в двери проникнуть не даст никому,

Но девушка все же не зря ворковала:
Рабаб от лица отвела покрывало.

Терзает душу память, сон гоня:
Любимая сторонится меня,

С тех пор как ей сказали: «Он далече
И более с тобой не ищет встречи».

Отворотясь, не обернулась вновь,—
И увидал я щеку лишь и бровь.

На празднике, с ним очутившись рядом,
Она добычу прострелила взглядом

И так сказала девушкам и женам,
Как антилопы легкие, сложенным:

«Он будет плакать и стенать, потом
И упрекать начнет, — так отойдем!»

И отошла девическая стая,
Крутые бедра плавно колыхая.

Как раз верблюды кончили свой бег,
И караван улегся на ночлег.

И было так, пока не возвестила
Заря рассвет, и не ушли светила.

Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь!
Уж день настал, пора пускаться в путь

На север, там тебя томить не станут,
Не будешь там в любви своей обманут».

И ночь ушла, и наступил рассвет —
И то была горчайшая из бед.

Долго ночь не редела, душой овладела тоска,
Но послала Асма в утешенье ко мне ходока,

От нее лишь одной принимаю упрек без упрека,
Хоть и много любил и она не одна черноока.

Но она улыбнется, — и я уж и этому рад,
Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.

Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ,
Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.

Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся.
Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.

И рассказывать стал, прибавляя того и сего:
«Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,

Где-то скрылся, сказал — у него, мол, большие дела.
Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.

«Я Аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом
Что до самого раджаба {126} 126 Раджаб — седьмой месяц мусульманского лунного календаря. я не пущу его в дом!»

Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости,—
Но к сердцам от сердец подобают иные пути».

Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое,
А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»

Тут к ней сводня пришла, — а они на подобное чутки
К деловым разговорам умеют примешивать шутки.

Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет,
Но становится громок, едва лишь девица затихнет.

Говорок у распутницы вежливый, неторопливый,
А сама она в платье паломницы благочестивой.

И ее наконец успокоила хитрая сводня:
«Все-то воля господня — сердиться не стоит сегодня».

В час утренний, от взоров не таим,
Горел костер перед шатром твоим.

Но кто всю ночь подкладывал алоэ,
Чтоб он струил благоуханный дым?..

Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную,
Не смею невинность вести на дорогу дурную.

Не так луговина в цветах, под дождем животворным,
Когда еще зной не растрескал поверхность земную,

Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет:
«Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»

В гостях мы не видимся — если ж тебя и увижу,
Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.

Меня ты покинула, ищешь себе оправданья,
Но я неповинен, тоскую один и ревную.

Убит я печалью, горчайших не знал я разлук.
В груди моей буйствует сердца неистовый стук.

Невольные слезы струятся, свидетели мук,—
Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.

Она уезжает, уж руки проворные слуг
На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.

К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг —
Я знаю, навек отъезжает единственный друг.

О сердце, страстями бурлящий тайник!
А юность меж тем отвратила свой лик.

О сердце, ты властно влечешь меня к Хинд,—
Ты, сердце, которым любить я привык.