Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Так сильно страдал я, так болен я был поутру,
Что, видя меня, все подумали — скоро умру.

Кто болен любовью и ревности ведал кипенье,
Кто долго терпел и, страдая, теряет терпенье,

Тот жаждет всечасно, и цель им владеет одна,
Но, сколько ни бейся, ни ближе, ни дальше она.

Подумает только: «Я хворь одолел!» — но, угрюмый,
Вновь страстью кипит, осаждаем назойливой думой:

«Она холодна», — и тотчас из горящих очей
Покатятся слезы и в бурный сольются ручей.

Когда он один, со своею желанной в разлуке,
Бедняк убежден, что до гроба не кончатся муки.

Он призраком бродит, покойником стал, хоть и жив,
На плечи любовь непосильною ношей взвалив.

И жизнь ненавистна, и ум ни во что не вникает.
Кто любит такую, на гибель себя обрекает;

Лишится ума, кто влечения к ней не уймет;
Замрет в удивленье, кто нрав ее честный поймет.

Много женщин любил я, и сердцем они не забыты,
Но любовные думы с печалью глубокою слиты.

Знайте, други, недавно я в знатную страстно влюбился,
Ей в роскошном дворце услужают рабы и наймиты.

Нрав у девушки мил, и прельстительны пышные бедра,
С нею в близком родстве благородных кровей курейшиты {128} 128 Курейшиты — племя, владевшее Меккой еще в доисламский период. Из курейшитов вышел пророк Мухаммад, а также и халифы из династии Омейядов. .

Во дворце у нее много женщин в ее подчиненье,
Предки знатны ее, между всеми они знамениты.

Скажешь ты: облаками укутано нежное солнце,—
Тонок йеменский плащ, золотыми узорами шитый.

Взор блеснул из-за шелка, мое обезумело сердце —
Но задернулся плащ, ей служанки прикрыли ланиты.

И сказал я, уже отделен от нее покрывалом:
«Вот награда любви?» — а рабыни ее деловиты,

И сказала одна из невольниц ее тонкостанных:
«Кто влюблен, те порой не напрасно бывают сердиты.

Надо так поступить, чтобы стал стихотворец доволен:
Чтобы дело уладить, служанку к нему отряди ты.

Он и честен и чист; кто толкует тебе о разрыве,
Тех не слушай, беги, наставления их ядовиты.

Бога, что ль, не боишься? Твой пленник, тобой покоренный,
И на Страшном суде справедливой достоин защиты.

Иль его ты убей, и навеки его успокоишь;
Ты — живи, он — умри, — значит, оба вы будете сыты,—

Иль убийце отмсти, как написано — око за око —
По Святому писанью, — и будут обиды убиты.

Или, в-третьих, его полюби, как воистину любят,
Худо, если любовью коварство и злоба прикрыты».

Посмотри на останки, которые кладбищем серым
Средь долины кривой меж Кусабом лежат и Джарейром {129} 129 Кусаб и Джурейр — местности около Мекки. .

Обиталищ следы замели, проносясь, облака,
Их при ветре лихом завалили наносы песка.

Будто видятся там письмена, но минувшего были
Под набегами бурь затянулись покровами пыли.

От кочевья былого теперь не найдешь и следа —
А шумела здесь жизнь и стояла шатров череда.

Обитала здесь та, что паломницей шла между нами
И, дорогу прервав, Сатану побивала камнями.

Здесь она мне сказала, едва загорелся рассвет,—
Я тогда не смутился и дал ей достойный ответ —

Мне сказала она: «Если друг покидает подругу,
Хочешь ты, чтоб она заплатила ему за услугу»?

Я ответил: «Послушай и слушай меня до конца:
Тот, кто слух преклоняет к наветам лжеца и льстеца,

Да боится, что дружбу он дружбой лукавой погубит:
Друг, свой выхватив меч, надоедливый узел разрубит.

Что я думаю, слушай, коль это самой невдомек,—
Укоряешь меня, я терплю за упреком упрек,

Слишком долгий мы срок друг от друга вдали кочевали,
Я наказан уж тем, что при мне ты всегда в покрывале!

Ты ведь знаешь — как солнцем, твоим я лицом осиян.
Лица женщин других для меня — темнота и туман».

Я жаждал и ждал, но ты не пришла, лежу я без сна,
И мысль об Асма мне душу томит, как тяжесть вина.

Когда б не судьба, не стал бы я жить — не настолько я глуп —
В далеких местах, где крепость Гумдан {130} 130 Гумдан — дворец и крепость в Йемене близ Санаа. и зеленый Шауб {131} 131 Шауб — сады в окрестностях Сапаа. .

Здесь мучит меня лихорадка моя уж целых три дня,
Едва отойдет от постели — и вновь навещает меня.

Когда бы я в дар Эдем получил с прозрачной рекой,
Добрел бы до врат, но двинуть, увы, не смог бы рукой.

Ты, желтая хворь, и братьев томишь, их стон в тишине —
Как жаворонков ослабевшая песнь в пустынной стране.

Когда бы в Сувайке {132} 132 Сувайка — места с таким названием имелись в Мекке и в окрестностях Медины. видела ты, как озноб мой лих,
Как тяжело мне, больному, сдержать двугорбых моих,

Ах, дрогнула б ты от любви, поняла б, что я изнемог,
Горючих слез полился б из глаз обильный поток.

Иль я не люблю любимых тобой, кого ни на есть?
Коль встречу я где собаку твою, так воздам ей честь.

Асма не придет, — для чего ж я зла и лжи избегал?
Я чист, меня перед ней язык клеветы оболгал.

Не верь же тому, кто нам желает сердечной муки,
Кто хочет, чтоб мы влеклись по бесплодным степям разлуки.

В пути любимая наведалась ко мне —
Всю ночь друзья мои сидели в стороне.

Хоть сон мой крепок был, я пробудился вдруг —
И вновь меня объял души моей недуг.

Румейла у меня, и пусть мелькает злость
В глазах ревнивицы, — по есть ли слаще гость!

Путь к сердцу моему Румейла раз нашла.
Совсем невдалеке тогда она жила.

А я — я в Мекке жил. Я был в нее влюблен,
Она же без любви взяла меня в полон.

Но шепот горестный я в сердце сохранил
В миг расставания: «Итак, ты изменил!»

Смертельно раненной она казалась мне
Страданием своим, но я страдал вдвойне.