Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Где я был — у врат ли Миксам в Басре
Или, может быть, в преддверье ада?
Этот взор и этот лик прекрасный,
А в речах медовых столько яда!

Я спросил: «Когда же будет встреча?»
На меня взглянула ты лукаво
И сказала: «Я ведь безупречна,
Так зачем же мне дурная слава?»

И любовь меня схватила цепко,
Стала новой мукой и бедою.
Закружилось сердце, словно щепка,
В ливень унесенная водою.

Ты сверкнула солнцем с небосклона,
Ты ушла, как солнце на закате…
От любви умру, неисцеленный,
Без твоих врачующих объятий.

Помрачила ты мой светлый разум,
Сохранивши свой — незамутненным.
Я пошлю к тебе гонца с рассказом
Обо мне, безумном и влюбленном.

Я любовь принес тебе в подарок,
Где же щедрость, где же дар ответный?!
Но, как видно, все пропало даром —
Я в толпе остался незаметный.

В ожерелье мне приснись янтарном,
Лик яви, откинув покрывало…
Я, глупец, твоим поддался чарам,
Ты меня совсем околдовала.

Если б я свою любовь развеял,
Отдал вихрям и ветрам свободным,
Ветер бы ее опять посеял,
И она дала бы в сердце всходы.

Утоли мне жажду хоть немного,
Дай воды из чистого колодца,
А когда предстанешь перед богом,
Доброта твоя тебе зачтется.

Чем была та встреча — лишь насмешкой,
Прихотью случайной и мгновенной?..
Предо мною будь хоть трижды грешной,
Все тебе прощу я, все измены.

Я не в силах побороть томленья,
Без тебя слабею, вяну, гасну.
Ты взойдешь ли, солнце исцеленья?
Не взойдешь — умру я в день ненастный..

«Назови своей любимой имя!» —
Говорят мне близкие порою.
Я хитрю, лукавлю перед ними,
Имени любимой не открою.

Лишь наедине с собой, в пустыне,
Славлю это имя, как святыню.

Я долго к ней страстью пылал,
Преследовал и упрекал,

Но Хинд мне лгала ежедневно,
А я, — печальный и гневный,—

Придя на свиданье, рыдал,
Напрасно ее ожидал.

Была она неуловима,
Как легкое облачко дыма.

Друзья надо мной измывались,
Над страстью моей издевались,

Над жгучей любовною жаждой.
Но другу сказал я однажды:

«Чтоб ты подавился едой,
Чтоб ты захлебнулся водой

За эти поносные речи!
Аллах пусть тебя изувечит

За глупые эти советы,
За гнусные эти наветы»!

Но Хинд сожалений не знала,
Она надо мной колдовала,

Играла моею судьбой,
Обманами и ворожбой,

Как цепью, меня приковала,
Бальзама она не давала

Тому, кто от страсти зачах,
Стеная и плача в ночах,

Кто сердце, как двери, открыл
И Хинд в эти двери впустил.

О, дайте мне лук поскорей
И стрелы, что молний острей!

Жестокой любовью палимый,
Я выстрелю в сердце любимой,

Чтоб огненной страсти стрела
Холодное сердце прожгла!

Я раб моего вожделенья,
Которому нет завершенья.

Я раб с того самого дня,
Когда она мимо меня

В душистом своем ожерелье,
В одеждах, что ярко пестрели,

Прошла, колыхаясь, как лодка,
Скользящей и плавной походкой.

Ужель позабыть ты могла
Ту ночь, когда дымная мгла

На небе луну сожрала,
Когда ты моею была,

И был я и робким и страстным,
И вдруг пред рассветом ненастным,

Исхлестанный черным дождем,
Гонец постучался в наш дом,

Явился и спас нас двоих
От родичей гневных твоих…

Отдавшись любви, как судьбе,
Забыл я о Страшном суде,

И Хинд разлюбить я не волен —
Любовью и юностью болен…

И Хинд наконец мне сказала,
Слегка приподняв покрывало:

«Как ворон, сторожкая птица,
Что глаз любопытных боится,

Проникни во тьме, в тишине
Незримо, неслышно ко мне,

Чтоб люди тебя не видали
И после судачить не стали».

И, ночи дождавшись с трудом,
Проник я к возлюбленной в дом,

Но были мы оба жестоки,
И сыпались градом упреки,

И, руки воздев к небесам,
Воскликнул я: «Стыд мне и срам

За то, что я столько терплю
От девы, что страстно люблю!»

И Хинд, зарыдав, отвечала:
«О милый, ты выпил сначала

Горчайшее в мире питье,
Но дрогнуло сердце мое,—

Тебя я избавлю от пыток
И дам тебе сладкий напиток».

О прекрасная Абда, меня исцели,
Уврачуй, как бальзам, и печаль утоли!

И не слушай наветов, чернящих меня,
Ибо тот, кто, по злобе другого черня,

Хочет выставить наши грехи напоказ,
Тот и сам во грехах и пороках погряз.

Ты поверь, что коварства в душе моей нет,
Я, поклявшись в любви, не нарушу обет.

Вероломство людей удивительно мне —
После смерти лжецы пребывают в огпе.

Клятву верности я пред тобой произнес,
И омыл ее чистыми каплями слез,

И вонзил эту клятву, как нож, себе в грудь
Для того ли, чтоб ныне тебя обмануть?!

Ты суровой была, ты меня прогнала,
И печальные вздохи мои прокляла,

И не верила ты, что я чист пред тобой,
Что душа моя стала твоею рабой,

Что отныне она лишь тебе отдана
И ни в чем пред своей госпожой не грешна.

Ведь порою, когда меня гложет тоска,
Я гляжу на красавиц, одетых в шелка,

Что, как дикие лани, легки и стройны
И, как царские дочери, томно-нежны,

И проходят они, завлекая меня,
Красотою своею дразня и маня,

И подходят они и зовут за собой,
Наградить обещая наградой любой,

Но их сладостный зов не ласкает мой слух —
Я не внемлю ему, и печален и глух,

Я спокойно гляжу этим девушкам вслед,
В моем сердце желанья ответного нет,

Ибо сердцем моим завладела она,
Та, что так хороша, и робка, и скромна.

Эта девушка — ветка цветущей весны,
Ее стан — как лоза, ее бедра полны.

Восклицают соседи: «Аллаху хвала,
Что так рано и пышно она расцвела!»