Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Газели стройной — был я как во сне
И, опьянев, она сказала мне:

«Настойчив будь, мой повелитель милый!
Заставь меня склониться перед силой».

И, погрузив мой взор в ее глаза,
«Приди ко мне на ложе», — я сказал.

И шелковый шнурок мы развязали,
И мы парчу кафтана разорвали.

Вот юноши, чей лик подобен звездам ночи.
Как веселы они! Заботы их не точат,

А кубок их манит… Когда ночная мгла
Свой плащ раскинула и жажду в них зажгла,

В путь тронулись они, пошел я с ними тоже,
И был хозяин винной лавки потревожен:

Я барабанил в дверь его, что было сил.
«Скажите, кто там?» — он испуганно спросил.

Ответил я: «Здесь тот, кого веленья страсти
Влекут сюда, и нет ему иного счастья».

Тогда хозяин рассмеялся и сказал:
«На пользу мне твой стук, как я теперь узнал».

И он светильником нам осветил дорогу.
Потом невесту, охраняемую строго,

Извлек на божий свет — тот лучший дар земли
Для венценосного Хосрова берегли,

А ныне юноша, украшенный серьгами,
Дар этот в кубки льет холеными руками.

Прекрасен юный лик — как солнцем озарен,
Ночь в волосах его, судьбе подобен он,

Судьбе, не терпящей согласия людского,
Судьбе, что разжигать раздоры их готова.

Я этого глупца в кругу друзей увидел.
Он был противен мне, его я ненавидел.

«Чего бы ты хотел?» — спросил меня глупец.
Ответил я: «Хочу, чтоб смолк ты наконец».

Жизнь — это пир, где для одних — веселье и утеха,
А для других — утехи нет, другим уж не до смеха.

Один богатством окружен — что делать с ним, не знает,
Другой, промаявшись весь день, голодным засыпает.

И так издревле повелось: одним нужна лишь малость,
А у других — желаний нет: им в жизни все досталось.

Тому, кто знает скрытое, хвала!
Превратностям и тайнам нет числа.

Немилостива к нам судьба бывает:
Она цветы надежды обрывает.

Душа моя, о, до каких же пор
К мечте пустой прикован будет взор?

Душа моя, пока ты в состоянье
Покаяться — предайся покаянью.

Проси того, кто милостив для всех,
Чтоб и тебе он отпустил твой грех.

Как налетают ветры непогоды,
Так кружат надо мной мои невзгоды.

И пусть многообразья жизнь полна,
Пусть все несхожи — смерть для всех одна.

Стремись же к благочестью всей душою:
Оно ведь благо самое большое,

Хотя на протяжении веков
Никто им не спасался от грехов.

Если безденежье будет и впредь продолжаться,
Дом я покину, с родными придется расстаться,

Даже одежду придется продать, и тогда
Дом свой покинуть уж я не смогу никогда.

О ты, в глазах которой — скорпион,
Всех проходящих мимо жалит он.

О ты, на чьем лице рассвет алеет,
Он никогда не меркнет, не бледнеет.

О ты, что мне дала надежды свет,
Не ярок он, и радости в нем нет.

Ты отвернулась — и слова привета,
Слова мои остались без ответа.

Бедой великой ныне я сражен:
Меня забыла та, в кого влюблен.

А я из-за любви к ней и влеченья
Нешуточные вытерпел мученья.

Теперь она со мною холодна,
И писем нет — не шлет их мне она.

О, как это на истину похоже:
Кто скрылся с глаз — ушел из сердца тоже!

Пить чистое вино готов я постоянно,
Газелей стройных я целую неустанно.

Пока не порвана существованья нить,
Блаженство райское должны мы все вкусить.

Так пей вино и наслаждайся созерцаньем
Лица, что привлекло своим очарованьем;

Цветы шиповника на щечках расцвели,
В глазах все волшебство и неба и земли,

А пальцы тонкие, что кубок обхватили,
В себе всю красоту земную воплотили.

То высится как холм она, то как тростник склонилась,
Ей прелесть редкая дана, в ней юность воплотилась.

Отсюда далеко она. Но встреча с ней, поверьте,
Порой опасности полна: взглянул — и близок к смерти.

Сидит ли молча пред тобой иль говорит несмело —
Натянут лук ее тугой, неотвратимы стрелы.

О ты, что создана была из красоты и света,
Ты, у кого моя хвала осталась без ответа,—

Обремени меня грехом: мне будет в утешенье,
Что не войдут тогда в мой дом другие прегрешенья.

Как сердце бедное мое кровоточит!
Газелью ранен я — был бесполезен щит.

Из-за нее я обезумел в миг единый,
Хоть в волосах моих уже блестят седины.

Проходит ночь без сна, и кажется к утру,
Что смерть моя близка, что скоро я умру:

Коль сердце ранено любви стрелою меткой,
Искусство лекаря тут помогает редко.

Посланец мой сказал: «Записку я вручил,
Но вот ответа на нее не получил».

Я у него спросил: «Она ее читала?»
«Читала», — он сказал. «О, это уж немало! —

Воскликнул я тогда. — Доволен я вполне:
Ее приход сюда ответом будет мне».

Надеждой тешусь я в моей печальной доле,
Чтоб наземь не упасть, не закричать от боли.

Просил у нее поцелуя, и мной он получен —
Но после отказов, которыми был я измучен.

Тогда я воскликнул: «Раздвинь милосердья границы
Нельзя ли еще на один поцелуй расщедриться?»