Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Дай волю юности! Седины, тусклый взор
Все наслажденья обрекают на позор.

Пусть кубок с девственным вином, идя по кругу,
Дарует хмель свой и красавице и другу.

Как бы от вечности самой утаено,
Хранилось у купца заветное вино.

Там пряталось оно в кувшине, врытом в землю,
Таилось ото всех, в своей бутыли дремля.

В двойном сосуде коротало вечера,
В сосуде, созданном искусством гончара.

Как петушиный глаз, вино во тьме сверкало,
Бахрейнским мускусом оно благоухало.

С друзьями юными не раз случалось нам
К виноторговцу в дверь стучаться по ночам.

Из тайников своих он извлекал охотно
Сосуд и в нем вино нежней, чем дух бесплотный.

И, чудо увидав, — искрящийся сосуд,—
Так восклицали мы: «Что происходит тут?»

«Откуда в час ночной сияние рассвета?»
Но кто-то возражал: «Нет, свет пожара это!»

И вот уже юнцы нам в кубки льют пожар,
Один одет в кафтан, а на другом зуннар.

Свет принесли они — и все пути открылись
Для поздних путников, что ночью заблудились.

Вино в присутствии воды как бы дрожит,
И от него вода испуганно бежит.

Вино, как некий дух, готовый скрыться в тучи
От догоняющей его звезды падучей.

Но кубок не дает ему бежать, и вот
Оно в нем плещется и через край течет.

И мы из кубка пьем вино, что с небом схоже,
Осколки тысяч лун в его таятся ложе.

Нагим пришло вино, но своего врага
Вода, смешавшись с ним, одела в жемчуга.

Хоть ожерелия они не составляют,
Но пузырьки воды искрятся и сверкают.

Живет в квартале нашем девушка, и ей
Покорны звуки струн, как госпоже своей.

Струна басовая, струна вторая, третья
Звучат на лютне самой сладостной на свете.

Великий мастер создавал ее в тиши,
Без струн она была, как тело без души.

И мастер дерево искал, чтоб дать ей тело,
Взял в роще лучшее и принялся за дело.

Хоть не замешано здесь было волшебство,
Волшебным выглядит творение его.

Как скорпиона хвост — изогнутая шея
У лютни, созданной руками чародея.

И с голосом людским струна вступает в спор,
Когда заводит песнь разноязычный хор.

Так торопись вкусить все эти наслажденья,
Ведь всепрощающий дарует нам прощенье.

Когда любимая покинула меня,
На небесах померкло солнце — светоч дня.

И так измучили меня воспоминанья,
Так думы черные терзали мне сознанье,

Что дьявола тогда призвал я, и ко мне
Явился он потолковать наедине.

«Ты видишь, — я сказал, — от слез опухли веки,
Я плачу, я не сплю, погублен я навеки.

И если ты свою здесь не проявишь власть,
Не сможешь мне вернуть моей любимой страсть,

То сочинять стихи я брошу непременно,
От песен откажусь, забуду кубок пенный,

Засяду за Коран, и будешь видеть ты,
Как я сижу за ним с утра до темноты.

Молиться я начну, поститься честь по чести,
И будет на уме одно лишь благочестье…»

Вот что я дьяволу сказал… Прошло три дня —
Моя любимая пришла обнять меня.

Вперед, друзья, на славный бой, мы — рыцари вина!
Благоуханием ночным душа услаждена.

Хмельное зелье манит нас. Приняв смиренный вид,
Оно повалит храбреца и вольного пленит.

Кувшин и кубок одолев, мы обнажили дно,
Но кратким было торжество — сразило нас вино.

От алых отблесков его горит моя ладонь,
А блеск сжигает мне глаза, как греческий огонь {142} 142 Греческий огонь — горючие, легко воспламеняющиеся смеси, употреблявшиеся византийцами для военных целей. В частности, Константин IV применял греческий огонь против арабов во время осады Константинополя в 678 году. .

Оно, как пышущий костер, внушая страх сердцам,
Потоком в глотки полилось отважным молодцам.

Умом людским повелевать познавши ремесло,
Оно у вечности седой на лоне возросло.

А поутру весна в саду покажет ясный лик,
Здесь нам подарит аромат душистый базилик.

Шурша от зависти листвой, одежды разодрав,
Нам на подушки бросит сад охапки свежих трав.

Вино уж смешано с водой, от пены поседев.
Налей, красотка, нам полней, ты краше райских дев!

Пусть наших глаз язык немой сердца соединит,
Какой мудрец неслышных слов значенье объяснит?

Моля о встрече, только я пойму ее ответ:
Мне «да» ответили глаза, промолвят губы: «Нет!»

Спроси: «Какой язык важней?» — и мой ответ таков:
Язык влюбленных на земле всех выше языков!

Глупец укоряет меня за вино,
Ему дураком умереть суждено.

Он разве не знал: от подобных ему
Такие упреки я слышу давно!

Его ли мне слушать? Всевышний Аллах
Вино запрещает — я нью все равно.

Наполню я кубок вином на заре —
Как солнечный свет золотится оно.

Бранись, лицемер, от упреков твоих
В груди пламя жажды воззожжено.

Смерть проникла в жилы, сжав меня в тиски,
Лишь глаза и мысли все еще живут

Да трепещет сердце, полное тоски…
Кто сочтет последних несколько минут?

Лишь себе послушны, как черны виски,
К богу мы взываем только в смертный час.

Где мои утехи? Их смели пески.
Где вы, дни и ночи? Как вернуть мне вас?

Поднимите бремя гробовой доски,
Чтоб наполнить кубок мне в последний раз!

Стены и замки в степях и горах
Волею судеб рассыплются в прах.

Разум бессонный о смерти твердит,
Дней быстротечность внушает нам страх.

Грусть коротка у безмолвных могил,
Кратко веселье на шумных пирах.

Жалкая доля — лишь саван да гроб —
Все достоянье в обоих мирах.