Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Она улыбнулась и мне повторила присловье,
Известное персам, и нам оно тоже не внове:

«Не надо ребенку игрушку давать дорогую:
Получит одну — и потребует сразу другую».

Доставлю радость я тебе — умру от горя
И замолчу навек… Случится это вскоре.

Для сердца твоего легко меня забыть,
А я храню обет — до смерти верным быть.

Все изменяется под хладною луною.
Как изменилась ты! Как холодна со мною!

Но если я теперь ничто в твоих глазах,
То истину тебе не дал узреть Аллах.

Улыбаются розы, и звонкие струны звенят.
Флейта стонет и плачет, наполнился звуками сад.

Веселятся друзья, породненные дружбой сердечной,
Никого нет на свете родней, чем товарищ беспечный.

И друг друга вином угощают из кубков друзья,
От сосцов, источающих хмель, оторвать их нельзя.

Сколько раз поскользнулся хмельной — сосчитать невозможно,
Сколько раз поднимался, испачканный пылью дорожной!

Пустыни воспевать? Но нет до них мне дела;
И девы красота душой не завладела;

Любить и воспевать другое мне дано;
От Вавилона к нам дошедшее вино.

Вода, смешавшись с ним, его не украшает,
Оно — всесильный дух, что в тело проникает.

Отведавший его на крыльях воспарит,
А глупый — как мудрец с людьми заговорит.

Однажды темною дождливою порою
С друзьями, чьи сердца не ведали покоя,

Я в лавку винную отправился… Купцы
Уж спали, мрак объял лачуги и дворцы.

Ломились в лавку мы. Купец дрожал от страха,
Он мог защиты ждать от одного Аллаха.

Он притворялся, будто спит, решив, что мы
Или ночной патруль, или исчадья тьмы.

Тут стали звать его по имени мы дружно,
И он сообразил: бояться нас не нужно.

Приход наш выгоду одну сулил, и, нам
Ответив наконец, он бросился к дверям.

И, убежденный, что никто его не тронет,
Блестя улыбкою, склонился он в поклоне.

Теперь готов он был сказать сто раз подряд:
«Добро пожаловать, входите, я вам рад».

И лампу он принес, чтоб нам пройти свободно,
И было у него все, что душе угодно.

Ему сказали мы: «Поторопись, купец,
Ночь скоро дню отдаст свой царственный венец».

И золотистое вино в расцвете силы
Принес он, и оно кипело и бурлило.

Блеск пламени его к себе манил наш взгляд,
Вдыхали ноздри наши тонкий аромат.

Флейтистка нас игрой своей увеселяла,
Склониться перед ней могли б немые скалы.

И не было ее милее и нежней,
Кто видел раз ее, стремиться будет к ней.

В кафтан одетый, виночерпий к нам явился,
От юного лица роз аромат струился.

Но благовоньями он не был умащен:
Благоухал красой и молодостью он.

И виночерпий нас поил, не уставая,
Ты чашу осушил — уже кипит другая.

Потом он песню спел, мы вторили ему:
«Грущу в чужих краях, вперяя взор во тьму».

Кто был из нас влюблен, тот слезы лил в печали,
И радости конец те слезы означали.

Но не смущал других любовный этот плач,
А в это время ночь разорвала свой плащ,

И скрылся Сириус, и означало это
Победу близкую грядущего рассвета.

О упрекающий, в вино влюблен я страстно!
Так не брани меня: ведь брань твоя напрасна.

Без кубка пенного я не провел ни дня,
Как все запретное, вино влечет меня.

Мне перед пиршеством не жгли сомненья душу,
Не будучи глухим, упреков я не слушал.

И не был никогда товарищем скупцу:
Дружить со скупостью нам, щедрым, не к лицу.

Дарю лишь тем, кто щедр, свое расположенье,
Они внушают мне любовь и уваженье.

Вино, как девушка-плутовка, чья краса
Подобна молнии, пронзившей небеса.

Тебя душа вина сочла за совершенство
И вот зовет вкусить греховного блаженства.

Ты, как красавицей, был соблазнен вином,
Теперь все мысли и мечты твои — о нем.

Перед подругами красавица гордится,
Что всех она хитрей, а с виду — голубица.

Она внушает страсть, что всех страстей сильней,
И бубны звонкие трепещут перед ней.

И к лютне тянется она, когда по кругу
Пускают чашу и глядят в глаза друг другу.

В забавах рыцарских не уступая мне,
Из лука зверя бьет и скачет на коне.

На ней мужской кафтан, она не носит шали
И кудри коротко стрижет, чтоб не мешали.

Ей верным сыном я останусь до конца,
И от меня вино не отвратит лица.

Мне кубка жаль скупцу, тут со скупцом мы схожи,
Мне благородное вино всего дороже.

Зато таких, как сам, им щедро одарю,
Вино к нам милостиво, с ним мы как в раю.

Я наслажденьям предаюсь, отбросив всякий стыд,
И эту тайну мой язык от смертных не таит.

Ничтожество людское мне известно, и прощенья
Не собираюсь я просить за эти наслажденья.

Я знаю, время — западня и смерть там ждет меня,
Но наслажденьям предаюсь, как будто вечен я.

И на законы бытия взираю я спокойно:
Ведь с ними примирил меня наш виночерпий стройный.

Ной древний взращивал лозу, а в кубок влагу льет
Тот, кто с газелью юной схож, кто радость нам несет.

Здоровьем пышет лик его, но кажется нам томным,
Он жизнь дарует, если добр, убьет отказом скромным.

Горячих солнечных лучей глаза его полны,
А на груди как будто блеск серебряной луны.

И руки в темных рукавах напоминают очень
Сиянье радостных светил во мраке жаркой ночи.

Вино отраднее с ним пить, чем, позабыв покой,
Коня на битву снаряжать или спешить на бой.

Какая радость у людей, которым копья-руки
Подносят кубок роковой, таящий смерть и муки?

И много ли отрады в том, когда им шлет привет
Блеск машрафийского меча — и стона ждет в ответ?