Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Чтобы ногу коню сломать и от цели отвлечь меня,
Мир шатался, дожди порой шли без роздыха по три дня.

И на ветхий заезжий двор славный путь я менял тогда,
И усталость валила с ног, и с одежды текла вода.

Но в домишке, где я мечтал отдохнуть от дорожных бед,
Говорили: «Очаг погас, нет еды и постелей нет».

Страх и голод в углу сыром коротали со мною ночь,
До утра я не мог ни встать, ни бессонницы превозмочь.

Крыша дождь пропускала так, что, ей-богу, я был бы рад
Из-под крова уйти и лечь под какой-нибудь водопад.

Кто не знает, что скрип стропил на кузнечика скрип похож,—
Но порою и тихий звук человека бросает в дрожь.

Ведь в заезжих домах не раз — все базары о том кричат —
Крыши рушились на гостей, словно соколы на крольчат…

Но и ясных морозных дней я забыть не смогу вовек,
Продували меня ветра и слепил белизною снег.

Путь по суше всегда суров, он походит на палача.
Помни, едущий, дождь и снег — два любимых его бича.

Иногда от ударов их можно скрыться куда-нибудь,
По арканами пыльных бурь неуступчивых душит путь.

Тем, о чем я сказать успел, сухопутье грозит зимой.
Лето в тысячу раз страшней, лето злейший гонитель мой.

Сколько раз я испечься мог! В желтом мареве летних дней,
Как жаровня, чадила степь, жаркий воздух дрожал над ней.

А холмы и отроги гор, словно вздумав сгореть живьем,
Окунались в слепящий зной, будто в огненный водоем.

Для боящихся плыть водой ехать сушей плохой резон,
Не расхваливай этот путь — знаю я, чего стоит он.

Можно летом коней седлать, можно вьючить зимой вьюки,
Но ни то, ни другое мне, что поделаешь, не с руки.

Страшен белого солнца жар, когда сохнет слюна во рту,
А когда все дороги — топь, дождь со снегом невмоготу.

Жаждет зной иссушить тебя, когда сух, как пустыня, ты,
Дождь стремится тебя полить, когда весь ты — кувшин воды.

Если жаждой гортань горит, не получишь ты ни глотка,
Если ливнями путь размыт, щедрость выкажут облака.

Завлекает и лжет земля, шлет миражи, вперед маня,
А в мечтах у нее одно — повернее сгубить меня.

То разбойник с нагим мечом мне встречается поутру,
То под вечер трясет озноб, превращая в мороз жару.

Всемогущ и велик Аллах, нет нигде для него препон,
И меня от дорожных мук милосердно избавил он.

Ускользнул я от мух и львов, миновала меня беда,
Но вторично сухим путем не поеду я никуда.

А уж водных путей пытать и подавно не стану я,
Исстрадался на них мой дух, обессилела плоть моя.

Сотни бед я назвать бы мог и над каждой вздохнуть бедой,
Но, увы, цепенеет ум из-за страха перед водой.

Если с борта швырнуть меня и тяжелый мешок с песком,
Погружусь я скорей его, буду первым на дне морском.

Превосходно ныряю я, но выныривать не могу
И, признаться, боюсь воды, даже стоя на берегу.

Лишь в кувшины ее разлив, мы смиряем ее чуть-чуть,
Но возможно и тут подчас захлебнуться, решив хлебнуть.

Что ж могу я сказать о тех, кто решается плыть по ней?..
Всплески рыбин — взблески мечей, клочья пены — гривы коней.

Чуть качнет гребешком волна, чуть обрызжет ее закат,—
Как мерещатся мне бойцы в чешуе обагренных лат.

Каждый гонит свою волну и верхом на лихой волне,
Потрясая мечом кривым, с грозным ревом летит ко мне.

Можешь ты возразить, сказав: «И за море плывет иной,
А в сравнении с морем Тигр — так, речушечка в шаг длиной»

Но, мой друг, этот довод слаб для того, кого гложет страх
Извиненье у робких есть в волнах яростных и ветрах.

Опровергнуть тебя легко, красноречье мое не спит,
Возражений моих рекой будет довод любой размыт:

Тигр — обманщик, моря — и те простодушней его в борьбе,
Притворяется кротким он, ярость бури тая в себе.

Лижет ласково он борта, недоверье преодолев,
А потом от игры ветров в исступленный приходит гнев.

Камни, скрытые под водой, — вот предательств его залог!
Нет на свете такого зла, что бы Тигр совершить не мог.

И когда тихоструйный ток превращается в пенный ад,
Наши утлые челноки перед яростью волн дрожат.

И сбивает нас качка с ног, и окатывает вода,
Хоть у мачты свяжись узлом, хоть зубами вцепись в борта.

И возносят нас волны ввысь, и обрушивают в провал,
Чтобы днище прогрызть могли злые зубы подводных скал..

И море больше простора есть, и глубины там больше, но
Море бед или море вод, это путнику все равно.

Там ужасен разгул ветров, там встают до небес валы,
И тугие удары их сокрушающе тяжелы.

Страшно с берега посмотреть, даже если песчаный он,
Даже если он острых скал и подводных камней лишен.

А в открытое море глянь! Нет у буйных стихий стыда,
Любит жертвою поиграть и натешиться всласть вода,

Но пощады не стоит ждать от бездонных ее пучин,
Если только спасет кого добрый сын глубины — дельфин.

У дельфинов обычай есть — помогать морякам в беде
И на спины себе сажать тех, кто держится на воде.

Выплывают на них верхом утопающие порой,
Чтоб на берег без сил упасть и песок целовать сырой.

Лишь не вздумай пытаться плыть на куске судовой доски,
Море вырвет ее из рук и со зла искрошит в куски.

Но довольно! Морским путем ты меня соблазняешь зря,—
Не по сердцу мне рев ветров и бушующие моря.

Душу я приоткрыл тебе, не неволь же теперь меня,
Ты прибежище тайн моих, ты мне ближе, чем вся родня.

От рожденья судьба ко мне снисходительной не была,
И испытывать вновь ее можно, только возжаждав зла.

Все родились и все умрут, но любой, пока он живет,
Пока носит его земля, — пленник горестей и невзгод.

Каждый юность свою терял, каждый скорбно смотрел ей вслед…
Хватит этой беды с лихвой избежавшим всех прочих бед.

Для тебя на холмах окрест созревают любви плоды,
Персик, яблоко и гранат стать добычей твоей горды.

Прогибая беседки лоз, наливается виноград,
Грозди ягод черны, как ночь, или розовы, как закат,