Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Или изжелта-зелены, или красным соком полны,
Словно кровью хмельной сердца, что без памяти влюблены.

Наши девушки — ветви ив, но созрели на них плоды,
До сих пор плодоносных ив не видали ничьи сады.

Вот нарцисс, в лепестках его отсвет прячется золотой,
Вот кувшинка, она — как снег над задумчивою водой.

Все прекрасное счастья ищет, властелином тебя избрав,
Тонок трепетный аромат восхищенных цветов и трав.

Что ни девушка — дивный плод, но не стоит судить на взгляд:
Их отведав, узнаешь ты, сколько злого они таят.

Ты сегодня поклясться рад, что сладки они, словно мед,
Но какая-нибудь в свой час желчи в душу тебе нальет.

Если б мог я вернуть покой истомленному сердцу! Но
Там, где «если б» закралось в речь, об удаче мечтать смешно.

Я несчастен, но я хочу хоть понять, для чего сюда
Все обличья свои несут и искусство и красота.

Чудо-дерево, к нам склонясь, тянет руки ветвей своих,
И свиданья на них цветут, и разлуки зреют на них,

Рядом с радостью грусть видна, близ веселья видна печаль,—
Повисают у губ плоды, не отведать которых жаль.

Может быть, этот сад Аллах для того и явил на свет,
Чтобы, всех испытав, узнать, в ком покорности должной нет.

Испытанье задумал он не затем, чтобы мучить нас,
Но затем, чтоб на книгу тайн мы поднять не дерзали глаз.

Нет, он хочет, чтоб впавший в грех нес прощенья его печать,
Ибо благостен и привык от начала веков прощать.

Много он сотворил чудес, испытуя нас так и сяк,
Между ними и слабый пол: слабый пол — это сильный враг.

Там, где стрелы любви свистят, не спасает броня от ран,
Перед женщинами — ничто даже те, кого вел Хакан.

Не родила земля того, кто поспорить бы с ними мог,
И мудрейшие из людей прах целуют у стройных ног.

Как бороться, когда одна может взглядом убить отряд,
А другая взять войско в плен, и за это их не корят.

Может женщина страсть взрастить, в грудь, как пику, вогнать ее,
Может раненому потом дать и радость и забытье.

Лишь одно недоступно ей — верность слову, и, рад не рад,
С этим должен смириться ты. Понимаешь, она — как сад,

Что плодами порой богат, а порою плодов лишен,
Что порою в листву одет, а порою и обнажен.

Не ругают за это сад, но и женщина такова,—
Изменяются что ни миг и дела ее и слова.

Все, что было, она предаст, все, что будет, предаст она,—
Ведь предательство слил в одно с любострастием Сатана.

Твой друг может стать оружьем врага могучим,
Избытка друзей не зря избегать мы учим.

Излишества тут, почти как во всем, опасны,
Ведь в горле еда встать может комком колючим.

Сегодняшний друг врагом обернется завтра,
Меняются чувства зыбким подобно тучам.

Иной говорит: «Друзей заводи побольше,
Ведь большее мы всегда почитаем лучшим».

Но слушай, ведь тот, кто много друзей имеет,
Рискует подчас со змеем сойтись ползучим.

Толпы избегай! Открой для немногих душу —
Меж многих легко застрять, как в песке сыпучем.

Ведь жажду твою моря утолить не могут —
Но может ручей, что робко журчит по кручам.

Он стихи мои к Ахфашу {169} 169 «Он стихи мои к Ахфашу снес…» (стр. 330). — Аль-Ахфаш (умер в 920 году) — известный филолог. снес и к тому же
Мне сказал, что стихов тот не видывал хуже.

Я ответил: «Как смел ты творенье святое
Дать тому, кто прославлен своей слепотою.

Не слагал он стихов и в душе не имел их,
Не лиса и не лев он для мудрых и смелых.

Помнит он кое-что, но, Всевышнего ради,
Текст, что списан в тетрадь, не заслуга тетради.

Ты, возможно, хотел, чтоб пришла ко мне слава,
Но ее раздавать нет у Ахфаша права.

Ты, возможно, хотел мне большого позора,
Но ведь Ахфаша брань забывается скоро.

Или сделать его ты пытался умнее,
Но ведь я для глухих говорить не умею.

Он изрек приговор, но не понял, в чем дело,—
Ложь с невежеством в дружбу вступить захотела.

Стих мой — истинный стих, что признали бы судьи,
Если б судьями были достойные люди,

А не он, нечестивец без божьего страха,
Чувства слова лишенный по воле Аллаха.

Я не царь Сулейман, не подвластны мне духи, {170} 170 Я не царь Сулейман, не подвластны мне духи… — По мусульманским понятиям, царь Соломон обладал властью над птицами и зверями, над некоторыми стихиями (например, ветром) и над демоническими силами (Коран, XXI, 78–82).
Рыбы, птицы и звери к стихам моим глухи,

Список бедствий мне жизнь приготовила длинный,
Но пока не велела писать для скотины;

И коль мне обезьяна завидовать стала,
В этом радости много, а горести мало.

О Аллах! Пусть растут в ней бессилье и злоба,
Пусть за мной днем и ночью следит она в оба;

Пусть я стану соринкой в глазу ее злобном,—
Если ты почитаешь такое удобным».

Когда бы ходить обучен был дивный дворец Хосроя,
К тебе он сбежал бы тайно, грезится мне порою.

Обидно ему без празднеств, без пышных пиров до света
Но что говорить об этом, когда невозможно это.

А знаешь, дворец прекрасен и требовать он достоин,
Чтоб жил в нем его хозяин — великий мудрец и воин.

Достоинства зданья спорят с достоинствами эмира,
Хоть тот и слывет славнейшим среди властелинов мира.

Промчавшихся дней величья не могут забыть палаты,—
Повсюду шаги гремели и говор порхал крылатый.

Дворец несравненный этот, сияньем слепящий очи,
Не зря и чертил и строил достойный восторга зодчий.

Творенье свое готовым он счесть не посмел, покуда
Простые кирпич и камень не преобразились в чудо.

И ввысь вознеслись колонны, и вспыхнули в залах фрески, —
Надменно глядели сверху жрецы в первозданном блеске