Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Ты, скупец, ради денег себя обокрал, но поверь,
Что готова судьба за тобой затворить уже дверь.

Ты собрал много золота. Видишь: близка уже смерть!
Но собрал ли ты дни, чтобы деньги потратить успеть?

Слаще кубка с вином и приятнее, чем аромат
Миртов, роз и гвоздик, и милее, уверен, в сто крат

Безнадежно любимой, которой попался ты в сети, —
Скрыть лицо свое, быть одиноким на свете.

Хохотала красавица, видя, что я в седине.
«Черный дуб в серебре», — так сказала она обо мне.

Я сказал: «Нет, я молод! Еще ведь не старый я, нет!»
«То поддельная молодость», — резкий услышал ответ.

Ну так что же, ведь юностью я насладиться успел,
Был когда-то я радости полон и смел!

Был с хаттийским копьем {180} 180 Хаттийское копье. — См. выше, прим. к стр. 304 (см. коммент. 163 — верстальщик) . схож мой стан, и тогда
На щеках у меня не росла борода.

Вот я плачу и плачу, и облако плачет со мной.
Я-то плачу от страсти, а облако — шар водяной.

Мы не схожи друг с другом, но внешне как будто одно.
Туча скоро иссякнет, а мне перестать не дано.

Плачешь ты просто так, а меня заставляет беда.
Словно кровь, мои слезы, а слезы твои — как вода.

Ты пройдешь над страною, поля своей влагой поя,
А моими слезами напьется могила моя.

Дьявол душу мою покорил — и безумствовать стала она,—
Люди дьяволу преданы издавна.

Стал бы я добродетельным — но не позволит вино:
Красотою своей на павлина похоже оно!

Сохранилось вино с той поры, когда жил еще Ной.
А кувшин этот — мрак, свет в котором хранится дневной.

Открывают гяуры другие кувшины, а тут
Сохраняют вино, как невесту, его берегут.

То святое питье, о котором заботится всяк —
И священник, и все прихожане, и дьяк.

Дикий огнепоклонник вино называет огнем,
«Это кровь Иисуса!» — твердят христиане о нем.

А по-моему, это ни то, ни другое — оно
Просто чистое счастье, которое людям дано.

Загляни-ка в кувшин — он тебя поразит красотой.
Поразит красотой тебя пенистый кубок простой!

Так налейте, друзья, этот кубок, пусть пенится он.
Уже утро настало, стоит колокольный трезвон.

Так налейте же в кубок скорей золотого вина,
Чтобы вверх пузырьки поднимались, как жемчуг со дна

Ночь хорошей была, лишь одно мне не нравилось в ней
Что была коротка, — я б хотел, чтоб была подлинней.

Я ее оживлял, убивая, как плащ, я на руку мотал…
Рядом с кругом луны, вижу, солнечный круг заблистал

Это длилось недолго — мелькнула секунда одна:
Словно чаша воды, словно кубок вина.

О богатые люди, о гордая, мощная знать,
Вам дано измываться, приказывать, жечь и карать.

Вы, наверное, черти, принявшие облик людской,
Вы рабы своей похоти, полные скверны мирской.

Погодите — на небе восторжествует закон.
Мир уже подготовлен: отмщеньем беременен он.

С воинами из дерева бьются воины из огня,
Искрами рассыпается на поленьях броня.

Но вот поленья упали, путь открывая врагам,—
Так вот падает платье девичье к ногам.

Мы свернули на луг, на лугу же блестела роса,
Вдалеке среди мрака светилась зари полоса.

В полутьме вдруг нарцисс предо мною возник,
Как жемчужная трубочка, а посреди сердолик.

И на этом нарциссе глазам показалась роса
Вдруг слезой, увлажнившей подсурьмленные глаза.

Я антилоп увидел пред собой,
Что к озеру сошлись на водопой…

Они стремглав промчались в стороне,
Да быстро так, что показались мне

Полоской черною издалека,
Начертанной пером из тростника.

Это рыцарь! Из славных богатырей
Он, быть может, всех лучше — щедрей и храбрей.

Всем приносит богатства. И все-таки страх
Он вселяет на родине в маленьких птах.

Он вгоняет их в воду, слегка лишь пугнув!
Кровью жертвы окрашены когти и клюв.

Птахи бились, поняв, что спасения нет…
Мы скакали всю ночь — подымался рассвет.

Мучительница велела замолкнуть устам поэта,
Но сладостность искушенья еще возросла от запрета.

Безумствует шалое сердце, любя развлеченья и плутни,
Кощунствуя в лавке винной под возгласы флейты и лютни.

Оно возлюбило голос, который нежней свирели,
Волшебный голос певуньи, глазастой сонной газели.

Края своей белой одежды влачит чаровница устало,
Как солнце, что распустило жемчужные покрывала.

Браслетов ее перезвоны, как звоны обители горной,
Которые господа славят, взмывая в простор животворный.

И вся она благоухает, как те благовонные вина,
Что зреют в смолистой утробе закупоренного кувшина!

То вина тех вертоградов, в прозрачную зелень воздетых,
Где зреют темные гроздья, в тени свисающих веток.

То сладкие лозы Евфрата, где струи, гибкие станом,
Таинственно и дремотно змеятся в русле песчаном.

Вокруг этих лоз заветных бродил в раздумье глубоком
Старик с неусыпным сердцем, с недремлющим чутким оком.

К ручью он спешил с лопатой, чтоб, гибкость лоз орошая,
К ним путь обрела окольный живая вода большая.

Вернулся он в августе к лозам сбирать это злато земное,
И стали сборщика руки как будто окрашены хною.

Потом на гроздьях чудесных, былые забыв печали,
С жестокостью немилосердной давильщики заплясали.

Потом успокоилось сусло в блаженной прохладе кувшинной,
От яростных солнечных взоров укрыто надежною глиной.